Под знаком Льва - [18]
Шрифт
Интервал
Напрасно я с ним бросался
на дьяволову обитель:
ведь я не опытный лучник,
а просто стрелец-любитель…
Я выпустил, я растратил
все стрелы в моем колчане.
Все стрелы, меня покинув,
оставили мне молчанье.
Одни погрузились в землю,
другие пронзили воздух.
Все выпущенные стрелы
в болотах торчат и в звездах.
Одни из них затерялись
в созвездьях над грешным миром,
уткнувшись в грудь Волопасам,
Арктурам и Альтаирам.
Другие, взметнувшись в небо,
подпали под власть инерций…
Все стрелы, что я растратил,
вонзились мне прямо в сердце!
Танцевальная сюита
Фрагменты
Танец для раскачки
Старинная рапсодия
I
Медлительность линий ленивого ливня.
Грузны и мохнаты
рулады
прохлады,
туманной, как взгляд
умиленной миледи…
Ленивые ливни,
как будто медведи,
танцуя на льду,
полземли раскачали…
Медлительность линий ленивого ливня
и поступь моей одичалой печали!
II
Медлительность линий
ленивого ливня:
прильнули льняные
дождливые косы
к земле — не иначе,
как, русоволосы,
монахини, плача
о том, что невинны,
о том, что мужчины
их девственность не осквернили
в алькове,
пролили слезу
над моею любовью,
над грустью моей,
над моею печалью.
Крученые струи дождя зазвучали,
ударив по клавишам окон
в тоске
о вереске и о ветле
на песке,
в очах у меня поселяя
крамолью
кручину, чреватую
глупою болью.
Медлительность линий
лоснящихся ливней,
сереющей пампы сырая дыра…
Струящийся проливень
проклятых линий
по мокрой спине
отсыревшей пустыни
проходится Плетью
и Зла и Добра!
III
Медлительных ливней ленивые туши!
Лирические души!
Грустные очи, в которых блуждает
радуга бреда!
Тоскливые струи —
как тусклые спицы скрипучей кареты…
Пророки дождя, проливные аскеты!
Трепещущий призрак дождя фиолетов!
Грустные души поэтов!
Грузные думы ливневых градин, —
над виноградниками, беспощаден,
рок, торжествуя, руку простер…
Движется в небе туча косая, —
гаснет свеча, на ветру угасая,
и задохнулся дымом костер…
Серые ливни, тучи, как туши…
Брызнули тушью серые души,
тушит все свечи ливневый душ…
Бликами света в газовой лампе
тени надежды бродят по пампе…
Траурней марша
праздничный туш…
Будят презренье мое и безмолвье…
В стылой пустыне ищут зимовье…
Песня немая
оглохшего ливня,
песня навечно разверзшихся хлябей—
Плач обнаженных
нежностью линий,
слезы галактик в микромасштабе,
желчь, и усталость, и наводненье
дней, погруженных в уединенье,
дней беспросветных,
словно удушье…
Медленных ливней грузные туши!
IV
Дожди, дожди…
Не жди зимы —
дождись дождей.
Лей, Водолей,
дождей псалмы
в псалтырь дождей, —
сырей,
серей…
И дождь дудит
в свою дуду,
танцуя,
как медведь
на льду.
Циркач танцует на жерди…
Не жди добра,
добра не жди…
Дожди, дожди, дожди, дожди...
Дожди снаружи
и в груди!
Танец паяца
Наклонная мелодия
I
Песня полдня, пьяного синью
и солнцем!
Песня красочного, праздничного полдня!
А я одинок, одинок и сер.
(Свернувшись в бродячей скорлупе
своего безумства,
слушаю далекого соловья,
который плачет у меня в сердце.)
II
Песня полдня, пьяного светом
и цветом!
Песня полдня, наступившего ногой
мне на сердце,
осквернившего скорбь
тяжкого креста моего —
креста любви,
живой и далекой!
III
Песня глупого полдня,
неуместно
твое веселье!
И радость твоя, в чреве которой
распускается грузный цветок
грусти моей и гнева!
Абсурдный цветок
странной моей печали —
идеализированной лунными лучами
и лучами любви, оттенившими мою слабость,
любви моей Возлюбленной!
IV
Песня
фарисейско-филистерского полдня,
песня бюргерского полудня,
мотив Три-Виали
на слова Шабло-Банали.
Ирония, ирония, взъерошенный Орфей!
Или ты не видишь?
День синь, и спел, и солнечен, и сочен!
А я одинок, один, и наг, и сир, и сер.
Литургический танец
Двухголосая фуга
I
Мой дух не поднебесен,
он каменист и сух.
Я глубь глазами песен
ощупываю вслух.
Пускай осветит в песне
маяк мои моря —
не зря плыла по бездне
ты, молодость моя!
II
Мой дух не поднебесен,
скорей он — бездны дух.
Я глубь глазами песен
ощупываю вслух.
Когда ж судьбы кривая
над бездной проскользнет,
я, к пропасти взывая,
вернусь в нее, как лот,
и, не боясь увечья,
с души сдирая ржу,
оскал противоречья
в улыбке обнажу.
III
Вдруг приоткрылась дверца
возвышенной любви…
Во мне дремало сердце
и пели соловьи
о четких формах формул
на грифельной доске,
о фее хлороформа
и фосфорной тоске…
Дремало, но, в экстазе
рождающихся в нем
фантомов и фантазий,
охвачено огнем
оно холодным было…
И, алгеброй томим,
считал я холод пыла
всеобщим и своим…
IV
Так, юность открывая,
вдруг смолкли соловьи…
Вези меня, кривая
извилистой любви.
V
Во мне дремало сердце
в объятиях любви,
но вдруг открылась дверца
в запекшейся крови:
по ходу теоремы
пришла пора посметь
поверить в то, что все мы
свою обрящем смерть.
Любовь, казалось, малость
могла бы быть умней.
А смерть мне улыбалась
улыбкою моей.
Мудреем, по поверью,
от боли мы, заметь…
Но за какою дверью
меня обнимет смерть?
VI
О юность! В круговерти
любви, добра и зла
меня кривая смерти
надежно обвила!
VII
Дух мой, ясновидец
(впрочем, нулевой),
смейся, славный витязь,
словно сам не свой.
Смейся в гулкой песне
дьявольской волны
и не чувствуй в бездне
за собой вины.
Даже став скандальней,
не сумеешь ты
стать парадоксальней
жизненной тщеты.
Да не склонят выи
принципы твои:
вывезут кривые
смерти и любви!
Танец орангу-танго
Molto cantabile[40]
Звуки вроде гонга
спереди и с фланга
Слаще нет дифтонга
для орангутанга,