Под землей с фотоаппаратом. Рассказы спелеолога - [40]
Ташкурганские ребятишки
Перед нами — юрта, прижавшаяся к горе. Непривычно видеть ее здесь, в таких оседлых, земледельческих местах. Еще непривычнее сама юрта — заводского производства, собранная из типовых клеенчатых полотнищ. Внутри стены завешены посудой, одеждой, какой-то сбруей. Посредине, на ковре, три старца в бледно-синих чалмах, с длинными белыми бородами, готовятся пить чай. Мы усаживаемся рядом. Горячие лепешки только что испечены, на блюдечке — горка сахара и конфет, в тарелке сметана. Пиал только две, поэтому старец, наливающий чай, соблюдает строгую очередность. Наливает пиалы "с уважением", немного больше трети, чтобы скорее остыл. Налить полную пиалу — значит оскорбить гостя. Медленно совершается неторопливый ритуал чаепития — со степенным разговором, с вежливыми вопросами. Когда старцы узнают, куда я иду, глаза их загораются интересом.
— А по горам ходить умеешь? Не испугаешься? Горы круты, дорога плохая, а мешок у тебя тяжелый. Может, подождешь два дня и пойдешь с нашими людьми? Не хочешь? Тогда слушай. — И начинается подробное объяснение дороги, со всеми поворотами, мостиками и тропами.
Я спрашиваю, а бывал ли мой собеседник в Амир-Темире?
— Был, когда молодой. Там два Амир-Темира есть, в одном пастухи ночуют, в другом Темир жил. Там лошадей держал — конский навоз до сих пор лежит. Еще жернов лежит, его люди муку мололи. И стенка построена. Это место было как крепость.
Снова под ногами тропа, рядом ревет и грызет камни бешеная река Кзылдарья, а моя палка вызванивает по камням: Бай-сун, Бай-сун…
Серые плиты, серые глыбы, серые стены смыкаются вокруг и уходят все выше, тропа то и дело перепрыгивает с берега на берег по зыбким, пружинящим под ногой мостикам.
Когда стало темнеть, я нашел уютное место для ночлега под навесом скалы. Ревела река, и пламя костра по временам освещало белый бурун, неподвижно стоящий у самого берега.
Этот день был днем встреч
Следующий день был днем встреч. Они начались рано утром, когда меня разбудило цоканье ишачьих копытец около самой головы. Ишаков погонял очень удивленный и немного испуганный бабай; он скороговоркой пробормотал весь полагающийся при встрече набор приветствий, осторожно подержал меня за руку и исчез за поворотом. Минут через десять встретились двое крепких парней в гимнастерках. Они расспросили, кто, куда, откуда, сказали, что сами идут на базар в Шахрисабз и что в Ташкурган я приду к вечеру, и пошли дальше, подгоняя маленькое стадо баранов. Потом снова старики, затем какие-то мальчишки, узбек в тщательно отглаженном городском костюме с галстуком… Тропа была оживленной, как Невский проспект, редко когда мне приходилось пожимать такое количество рук. Я знал, что приветствия, которые мне говорят, означают: хорошо ли живешь, здоров ли сам, здоровы ли дети — и что отвечать на них надо, как на английское "хау ду ю ду", теми же словами. К концу дня я уже бойко тараторил: "Якши мысыз, якши ма, думох чокме, балалар согме" и что-то еще. Мои собеседники расплывались в довольной улыбке и забрасывали меня вопросами — к сожалению, совершенно непонятными. Тогда я говорил, что "Ташкурган киттамыз, Ленинград живу, узбекша бельмейм (по-узбекски не понимаю)".
Мои собеседники сокрушенно разводили руками — "русча бельмейм", — и мы расходились.
А тропа становилась все занятнее. Она то и дело прижималась к отвесным скалам и делалась похожей на памирские висячие тропы — овринги, таким количеством кольев и хвороста была она подперта. Глинистые обрывы скользили вниз градусов под семьдесят, и я думал: а каково тут в дождь или после дождя?
Вдоль тропы тянутся кусты барбариса в красной осенней листве, покрытые тяжелыми гроздьями фиолетово-розовых ягод, из которых должен получиться прекрасный кисловато-терпкий компот. Я остановился на привал сразу, как только мне пришла эта мысль. Очередной прохожий, старик огромного роста с грозно торчащими седыми усами, разделил со мной трапезу, вытащив из хурджуна лепешку с тмином.
Кусты барбариса, покрытые тяжелыми гроздьями ягод
Ташкурган открылся к вечеру — большой кишлак на плоскогорье высоко под долиной. Поднимались дымки из труб, мычали коровы, мальчишки гоняли мяч на спортплощадке. Один из них проводил меня к директору школы.
Утро. Меня будит приглушенный детский смех за дверью. Выглядываю из спальника. Над головой потолок из арчовых досок, лежащих на массивных балках. Коричневое дерево так гладко выстругано, что кажется полированным. С балки над окном маленькими зелеными осьминогами свисают ветки какого-то растения. В углу кадка с цветами, в другом — заваленный книгами и тетрадями стол. На полу и на стенах ковры, в больших нишах — стопки цветистых одеял. Рядом со мной, завернувшись в такое же одеяло, спит Сераджеддин — новый мой знакомый, директор ташкурганской школы.
Когда вечером я отыскал его и попросил разрешить переночевать в школе, Сераджеддин был искренне обижен. Неужели я мог подумать, что он не устроит гостя у себя в доме?!
Как скатерть-самобранка, возник дастархан, и чай, и плов, который нужно было поливать острым барбарисовым соком, и снова чай. И долгий разговор под потрескивание керосиновой лампы.
