Под ветрами степными - [45]

Каким же он будет, этот день? Мне все время казалось, что он должен быть каким-то необычным для нас, а теперь я думаю, что он будет все-таки довольно обычным.

Уже сейчас, когда еще не кончилась посевная, начинает беспокоить мысль об уборочной. Уборка предстоит труднее посевной. Это будет самое главное для нас испытание. А уберем хлеб — надо здесь строиться. Это еще труднее, чем уборочная.

Сколько же впереди еще у нас дел и испытаний!»

НЕЗАБЫВАЕМОЕ

Готовясь к весне, никто не рассчитывал на легкое. И тем не менее дела в молодежной бригаде складывались тяжелее, чем можно было предположить. Правда, у Суртаева пахоту не задерживали прошлогодние валки, как это было на третьем отделении, но каждый день кто-нибудь из трактористов стоял. Все выводила весна наружу: и ремонт под открытым небом, и неопытность трактористов, и нехватку людей. И сама она, весна, была на редкость капризная.

Владька вел себя хорошо. Он был вынослив, все время последователен, ровен. И вскипел он только однажды, когда Левашов хотел выжать у него разрешение на пахоту без предплужников, угрожая, что в противном случае поставит свой трактор на прикол.

— Я и без тебя его поставлю, если брак будешь делать, — отрезал Владька.

Левашов немало был удивлен таким тоном и спорить больше не стал. Но как ни был беспощаден к себе Владька, возившийся круглые сутки у аварийных тракторов и проявлявший удивительную изворотливость в отношении запасных частей, главное все же было в ребятах. Они все прекрасно понимали и во всем поддерживали своего молодого бригадира.

Придет время, здесь будет все по-другому. Там, где сейчас стоит единственный пока на стане бригады дом, еще не оштукатуренный, с двухэтажными нарами, встанет поселок. Будут люди, много людей, трактористов и комбайнеров, более опытных и знающих, чем теперешние мальчишки. И хлеб будет тогда даваться легче, чем теперь. Но пока этого нет. Сейчас смена — почти сутки, и ничего другого сделать нельзя: земля сохнет, земля не ждет.

Под утро уже, кажется, нет сил превозмочь усталость, трактор рвется из борозды. И вдруг впереди совсем неожиданно появляется на лошади Владька. «Подменить?» — предлагает он. Как будто он сильнее всех! А он такой же, как все, с потемневшим от забот и весеннего ветра лицом и воспаленными от усталости глазами.

Покурили, пожевали привезенных Владькой харчей, лицо обдуло острым предутренним ветерком — и вроде сделалось легче. И самое главное — только сейчас стало видно, что узкая и жалкая по сравнению с остальным непаханым полем борозда, какой она была вчера вечером, превратилась в широкую добрую черную полосу.

К 16 мая в бригаде у Суртаева наступил перелом. Пахота, отнимавшая лучшие тракторы, была окончена. Теперь все силы можно было бросить непосредственно на сев. Владька заметно повеселел. И самое главное — перестали останавливаться тракторы, как это было в первые дни.

Тремя агрегатами в сутки засевали в среднем триста гектаров. По расчетам, оставшиеся после 16 мая полторы тысячи гектаров можно было закончить 21-го числа. Это удовлетворительный срок.

Хорошо было бы к 18—19-му, но силенок не хватит. Если удастся окончить 20—21-го — это будет на десять дней раньше прошлогоднего. За эти выигранные десять дней осенью можно убрать по меньшей мере половину всего хлеба, который сеет бригада. Судя по совхозной сводке, раньше никто и не кончит. Все идут в этом году, как говорится, «ухо в ухо». Все время впереди шла Быкова, но за последние дни третье отделение стало сдавать: видимо, перешли на Кудриху. Там тяжелее.

Владька, и без того смуглый, теперь совсем почернел на весеннем солнце. В глазах его, когда он едет верхом на лошади и смотрит, что делается вокруг на просторных полях, появляется цепкое, жесткое выражение. Все ли сделано по-хозяйски, как надо, предельны ли взятые темпы? Люди могут сделать гораздо больше, чем им самим кажется. И самое главное, самое удивительное — не за деньги! А когда чувствуют душой, что очень, очень надо сделать больше, откуда тогда берутся силы?

Земля сохнет, земля торопит. 16 мая неожиданно пошел снег, а 17 мая в середине дня начался дождь. Он чувствовался с утра: уж больно припекало солнце и срывался порывами ветер с западной стороны. Оттуда, с запада, всегда шли буран или дождь.

Заклубились облака, ослепительно белые над головой и набрякшие синевой на горизонте. Ветер крепчал с каждой минутой, тучи валами шли над самой землей. Вот они обронили первые тяжелые капли. Еще мгновенье, и хлынул проливной благодатный весенний ливень.

Через несколько минут все агрегаты на Теплой гриве остановились. У самой дороги встал Саня Левашов. Сеяльщицы забрались к нему в кабину. Сюда же, надеясь укрыться от дождя, прикатили на своих легких тракторах без кабин Поспелова и Синельщиков.

У Галки Поспеловой размокла и превратилась в блин фасонистая шапочка, сделанная из бумаги. Галка, как мышка, юркнула в кабину, а Синельщикову уже некуда было лезть. Саня строил за стеклом кабины сочувствующие рожи и прижимал руку к сердцу. Галка озорно поблескивала очками, а Оля водила пальцем по запотевшему стеклу — то ли что-то писала, то ли просто делала так, чтобы лучше видеть. Она виновато взглядывала на прислонившегося к своему зеленому трактору Анатолия и улыбалась ему одними глазами.