Под ватным одеялом - [11]

15

Человек, которого ты называешь своим сыном, так и не пришел. Весь вечер ты пыталась разгадывать кроссворды в цветастом журнальчике, который я купил для тебя на Курском вокзале. Спрашивала, как называется река в Аргентине — шесть букв, вторая и последняя — “а”. А я-то откуда знаю? Можно подумать, я когда-нибудь был в Аргентине… Пила кислый смородиновый кисель. Делала вид, что ждешь, хотя ждала только конца дня и не хотела, чтобы он приходил. Спрашивала, какая на улице погода. А на улице — мороз, сугробы искрятся на солнце. Февраль, одним словом. Месяц, в котором никогда не бывает спокойно.

Ночью мне в лицо светил фонарь. Назойливые оранжевые лучи, кажется, просвечивали меня насквозь, а все потому, что занавеска была слишком узкой, и кровать, за которую я сунул в карман пухлоножке “пятихатку”, попадала как раз в полосу этого пронизывающего света. Я пытался спрятаться под одеялом, но оно было таким плотным, а в палате так отменно жарили батареи, что уже через минуту я раскрывался и поворачивался на бок. Выпил снотворное, но меня все равно не оставляла в покое бессонница. Уже вторую ночь. Поворочался, поворочался, выпил еще одну таблетку, а потом еще одну. Перед глазами возникал кусок стены, на котором плясали все те же ярко-оранжевые лучи. Не понимаю, почему в последнее время все уличные фонари стали какими-то рыжими? Что, от этого светлее? Или, может, теплее? Чем оранжевый лучше бело-синеватого? Тот хоть не так раздражал.

Вот завтра придут твои сестры, принесут йогуртов и бананов, поставят на тумбочку две пачки апельсинового сока и сядут к тебе на кровать, положив ногу на ногу. Эти обыкновенные пятидесятилетние женщины, которые лет тридцать назад толкались в очереди за крепдешином, а теперь тыкают пухловатыми пальцами пищащие кнопки мобильных телефонов… Ты говорила, что сестры почти никуда не ездят, даже на море, кажется, ни разу не были. А ты бы хотела… Ты бы хотела оказаться в этом далеком африканском городе Аддис-Абеба, расположенном высоко в горах. Ты ничего о нем не знала, но название так тебя завораживало, что ты не поленилась на старости лет залезть в Интернет и посмотреть фотографии. Улицы, убегающие вниз, ряды фонарных столбов, белые многоэтажки на горизонте, кучерявые люди на велосипедах… Ты бы смогла заработать денег, взять билет на самолет и лететь сначала до Каира, а уже оттуда до этой самой Абебы. Но Вовка был против. Вернее, нет, не то чтобы против, но как ему объяснишь, зачем тратить кучу денег ради нескольких дней не пойми где в Африке, когда можно просто сесть в еще крепкий “Москвич”, загрузить в багажник удочки, два ведра под картошку, положить на заднее сиденье четыре блока любимых сигарет, нажать педаль и двинуть на дачу. А там — рыбалка, грибы, огурцы, клубника уже начинает краснеть… В общем, ты никогда никому не рассказывала про свою Абебу, чтобы над тобой не смеялись. Да, и потом… Человек, которого ты называешь своим сыном… Его ведь нельзя оставлять надолго одного. Иначе жена-алкоголичка окончательно его споит, и они, чего доброго, сожгут квартиру. Поэтому нужно ходить к ним каждый день, в этот переулок с двухэтажными домишками-бараками, прижатыми к железной дороге, и следить, чтобы в их конуре на первом этаже были продукты. Ты каждый раз убеждала себя в этом, пока Володя тащил к машине удочки, аккуратно сворачивал леску, проверял, в порядке ли крючки… Да, в этом мы с ним похожи, и почему об этом надо постоянно напоминать? Я же не говорю, что Надя, как и ты, больше всего на свете любила разделывать мясо. Утром в субботу она доставала из кухонной тумбочки мясорубку, вынимала из потертого мешочка бряцающие винты, и вскоре ее покрасневшие руки купались в вязком, чавкающем фарше.

Котлеты у тебя вкуснее Надиных. Ты не добавляешь туда размоченный батон — вместо него кладешь молотую зелень. Если бы мы когда-нибудь поехали с тобой в Абебу, я бы обязательно взял в самолет целую миску этих котлет и ничего другого не ел бы. Ну, разве что запивал бы их красным вином. Желательно грузинским, которого теперь не достанешь. Только представь: мы выходим из самолета и спускаемся по трапу. Ты держишь меня под руку и, сжимая ее, даешь понять, чтобы я не спешил, потому что кому же охота съехать вниз головой по трапу и расквасить нос. На тебе легкое летнее платье с открытыми плечами, белая панамка в полоску. И вроде бы не так жарко, но воздух какой-то вяленый, вытравленный солнцем, и все кругом тусклое, как будто черно-белое. Я замечаю, что у нашего самолета еще крутятся винты на турбинах, а у тебя на ногах новые бежевые босоножки на высокой платформе. Кажется, такие же когда-то были у Нади… Мы ступаем с трапа на летное поле, я обнимаю тебя за талию, и твои волосы трепыхаются в горячей воздушной струе от работающего двигателя. Ты мне что-то говоришь, но кругом очень шумно, поэтому я не слышу. Ты указываешь рукой куда-то в сторону, но, поворачиваясь, я вижу только бескрайнее летное поле — огромные прямоугольные плиты, убегающие в горизонт. Ты дергаешь меня за руку и что-то кричишь, но я слышу только пронзительный визг двигателя и вижу ярко-красный ромб на хвосте самолета.