Под удельною властью - [22]

Пленник молчал.

— Много гостей таких ноне в Новгороде Великом! — продолжал старик. — Господь Бог покарал за то, что святую Софию изобидеть хотели.

Вспыльчивый Фока не мог больше сдерживаться: южная кровь сказалась.

— На все Господня воля… Не нам об этом, дедушка, рассуждать!

— Истинно так, парень! — согласился старик. — Коль не заступа Владычицы, не избежать бы нашему городу ваших рук… Ведь хуже злых агарян продерзостны ваши суздальцы: каленой стрелой поранили Владычицу…

И Акинфий рассказал о чуде. Изумленно слушал пленник старика.

— Вот видишь, паренек, на чьей стороне вина-то! — укоризненно проговорил он. — Да что я, однако, с тобою толкую… Ты, поди, голоден?

— Спасибо, дедушка, за ласку! Сыт… Внучка твоя приносила мне поесть…

— Ишь, она шустрая какая! Доглядела… Пленнику был интересен исход битвы.

— Расскажи, дедушка, чем кончилась сеча? Много ли наших полегло? Живы ли князья?

— Ой, много полегло вашей рати! Князей, кажись, ни одного не захватили, все ускакали…

И старик рассказал молодому человеку все подробности приступа. Печально внимал Фока словам старика.

— Ну, ты пока посиди здесь! А опосля я приду, потолкуем, куда тебя определить! — сказал хозяин и ушел из боковуши, сопровождаемый Кузьмою, крепко затворившим двери.

Потянулись скучные дни плена. Старик никуда не посылал Фоку и не продавал его в полон, но не выпускал пленника из боковуши, опасаясь, чтобы он не убежал.

Евфимия часто навещала молодого дружинника, их мирные беседы продолжались. Молодая девушка была круглая сирота, кроме старого деда, родных у нее никого не было. Она чувствовала невольное влечение к такому же сироте, как и она сама.

— Дедушка, — робко обратилась она к старику, — выпусти Фоку из боковушки! Никуда не уйдет!

— Ты, что ль, за него поручишься? — шутливо спросил тот.

— Да он тебе сам слово даст, что не уйдет.

— Ну, ладно, коль так! Пущу парня!.. Старик исполнил свое обещание.

Освобожденный дружинник сдержал свое слово: не делал попыток к бегству. Он по-прежнему помещался в боковушке, исполняя все работы, которые поручал ему старик.

Акинфий все больше и больше привыкал к Фоке, ему нравился скромный молодой человек. Привыкла к нему и Евфимия, ей было приятно присутствие молодого дружинника, всегда с радостью ее встречавшего. Но все-таки черныш скучал по Василько и по князю, они казались ему теперь такими далекими и недоступными.

Новгород успокоился; ожидать нового нападения со стороны суздальцев было нельзя: рать их была расстроена, а помощи ждать было неоткуда; раздоры между другими князьями продолжались.

Часть пленных суздальцев была выкуплена своими близкими, последние сообщили в Суздале о нахождении в плену Фоки. Князь Андрей прислал за него выкуп, и Фока получил свободу.

Грустно было расставаться молодому человеку с полюбившейся ему девушкой, жалел он и старого Акинфия, к которому очень привык, но чувство свободы пересилило все остальное. Сердечно распрощавшись со стариком и его внучкой, Фока уехал.

XXXI

Плен брата тревожил Марину не менее исчезновения матери. Возвращение Фоки во Владимир чрезвычайно обрадовало ее, она была готова броситься ему на шею, но ложный стыд по-прежнему удержал.

В отсутствие брата она очень подружилась с Василько, не подозревавшим, что в лице княжего отрока он говорит с названой сестрой.

— Эх, брат Максим, жаль, что Фока в полону! Отпросились бы мы с ним у князя да и отправились в Киев матушку отыскивать.

— Взяли бы меня с собой в товарищи?

— Почто не взять, втроем-то поваднее!

Разговор происходил в изографной избе.

— Да и я с вами не прочь! — вмешался в разговор старый Мирон. — Сказывали, что Глеб Юрьевич киевские храмы поправлять зачал: я бы ему по изографному делу пригодился…

Скоро вернулся из плена и Фока.

Дружинники стали просить старика Михно, чтобы он попросил князя разрешить им отлучиться в Киев.

С такой же просьбой обратились к князю и Мирон с Мариной.

— Вас-то я, пожалуй, отпущу, — ответил князь, — а дружинников нельзя: больно мало у меня дружины осталось.

— Да не с кем сейчас и воевать, княже! — заметил Михно.

— Кто его знает: пораскинуть умом-разумом, может быть, и найдется! — загадочно отвечал Андрей.

Василько с Фокой приуныли, не имея возможности отправиться в Киев, они передали приметы Елены старому изографу и Максиму и просили поискать в близлежащих женских монастырях.

Стояло жаркое лето, когда изограф и княжий отрок выехали из Владимира.

Оба они ехали верхами, на луке седла Мирона висела большая торба с различными принадлежностями изографного искусства. Его молодой спутник вез с собою угольники и кисти. Выехав из города, они отправились по знакомой им обоим дороге в Киев.

Мирон, по своему обыкновению, распевал на пути духовные канты. Марина молчала; мысли ее были далеко, возле горячо любимой матери, отыскать которую она решила во что бы то ни стало. Путники отъехали довольно далеко от города, когда солнце стало садиться.

Крестьяне, не тревожимые этот год междоусобицами, засеяли поля: по обеим сторонам дороги колосилась золотистая рожь.

— Где ж, дедушка, заночуем? — спросил Максим.

— Где Бог приведет, Максимушка! Тебе лучше знать: не впервые этой дорогой едешь!..