Под тропиком Козерога - [54]

«Вурон патра — гигантская птица, живет в краю ам «патров (на юге Мадагаскара), откладывает яйца, похожие на страусиные; сама птица из породы страусов; обитает в безлюдных местах, чтобы ее не могли поймать».

Сообщение это не вызвало сенсации и вскоре забылось: в те времена каждый путешественник привозил домой целый ворох историй о всяческих чудесах и открытиях. Но в 1832 году другой француз, Виктор Сганзен, увидел на Мадагаскаре яйцо вурон патра. Местные жители использовали его как сосуд для воды. Яйцо было поразительных размеров — тридцать сантиметров в длину. В шесть раз больше страусиного!

Сганзену удалось купить это диво и отправить в Париж на купеческом судне. К несчастью, корабль потерпел крушение и затонул возле Ла-Рошели. Лишь в 1850 году в Европу попали три яйца-великана. Их привез во Францию шкипер Абади.

Несколько лет в ученых кругах велись горячие споры о том, что же за птица откладывает столь необычные яйца. Одни авторитеты решительно заявляли, что таинственное существо — орел типа описанного в книге Марко Поло. Другие полагали, что это огромный пингвин или гигантский петушок. В конце концов вопрос решился, когда из болота в центральной части Мадагаскара удалось извлечь птичьи кости гигантской величины. Стало ясно, что птица была действительно похожа на страуса и не могла летать. Ученые назвали ее эпиорнисом.

При реконструкции оказалось, что рост птицы достигал трех метров. Это не рекорд: вымершие к середине XIX века новозеландские моа были еще крупнее; но эпиорнис обладал на редкость плотным телосложением и, безусловно, был тяжеловесом в мире пернатых. Его вес достигал, по некоторым подсчетам, четырехсот пятидесяти килограммов.

Флакур был прав: птица принадлежала к семейству страусов. Если учесть, что губернатор не видел ее костей и не имел представления о сравнительной анатомии, то становится очевидным, что информаторы Флакура описывали ему это существо с натуры, то есть видели его живым. Сейчас, как ни печально, птица принадлежит к вымершему виду пернатых. Как ни огромен Мадагаскар, на нем не осталось уголков, не исследованных настолько, чтобы там могли скрываться такие крупные птицы. Тем не менее я лелеял надежду отыскать в песках возле пересохшей реки Линта если уж не целое яйцо эпиорниса, то по крайней мере его обломки.

Мы разбили палатку под молочайным деревом, недалеко от десятиметрового колодца — единственного на многие мили кругом. Люди приходят сюда из далеких селений; вытягивая воду ведром, пьют сами, поят пригнанный скот. Животных держат поодаль, в тени кустарниковых зарослей, метрах в ста от водопоя, и по нескольку подводят к колодцу; возле него сделаны три цементных желоба, куда наливают воду для животных. В основном это зебу — тощие создания с изъеденной слепнями шкурой и широко расставленными рогами. Кроме них мы видели коз с удивительно тонкой белой шерстью. Такое шелковистое руно высоко ценится у арабских торговцев. Они называют эту шерсть мухайяр — «отборная», а мы трансформировали это слово в «мохер».

Внешне местные жители походили на типичных африканцев; мужчины коротко стригли курчавые волосы, а женщины заплетали их в двадцать-тридцать тоненьких косичек. Я внимательно наблюдал за приходившими к колодцу: ведь сто лет назад Виктор Сганзен видел, что здешние люди носят воду в скорлупе от огромных яиц. Может, этот способ и сейчас в ходу?

Каждый — мужчина, женщина, ребенок — имел при себе какую-либо тару: железное ведро, консервную банку, металлическую флягу, высушенную тыкву, разрезанную пополам канистру из-под машинного масла с приделанными к ней веревочными ручками, но ни у кого не было ничего даже отдаленно напоминавшего яйцо. Надежды на то, что удача сама приплывет к нам в руки, становились все более призрачными…

Жоржу очень хотелось найти для коллекции института необычных, похожих на кукушку птиц, обитавших, по некоторым предположениям, в здешних кустарниках. Он отправился на рекогносцировку, а мы с Джефом решили начать активные поиски выеденного яйца — в полном смысле слова. Неужто не найдем хоть кусочек, хоть часть скорлупки!

Солнце палило нещадно, на небо нельзя было взглянуть, а в дюнах припекало, как на сковородке. Поверхность песка раскалилась так, что ходить по нему босиком было пыткой. Даже отраженный свет больно бил в глаза, приходилось щуриться. При каждом шаге песок оседал под ногами, и это делало ходьбу вдвойне изнурительной. Время тянулось медленно.

Какой бы мертвой ни казалась пустыня, в ней всегда можно найти признаки жизни. Вот и нам попадались различные следы: здесь, извиваясь, проползла змея, здесь пробежала ящерица, чей хвост провел между отпечатками лап тоненький волнистый желобок, а эти цепочки следов, похожих на стрелы с коротким древком, оставили на песке маленькие птички.

Пауки оплели ветки низкорослых колючих кустарников паутиной, ухитрившись каким-то непостижимым образом подвесить к ней грузики — пустые раковины улиток, в результате шелковистая сеть была все время туго натянута. Под одним кустом мы обнаружили прелестную черепаху полуметровой длины с выпуклым шоколадным панцирем, исчерченным расходящимися желтыми линиями. Мы знали, что многие племена почитают этих животных. Если человеку попадается на пути такая черепаха, он кладет ей на панцирь что-нибудь в дар и, довольный, продолжает свой путь: встреча с ней — добрый знак. Нам эта нечаянная встреча особой удачи не принесла: мы брели обратно в лагерь с пустыми руками, изнывая от зноя, вконец измученные.