Под тропиком Козерога - [40]
Когда мы вошли внутрь, сразу стало ясно, почему деревня казалась полупустой: комната была полна парода; мужчины сидели на ротанговых циновках, устилавших пол. В помещении размером пять квадратных метров стоял «роскошный» гардероб с мутным, потрескавшимся зеркалом на дверце. Одна из стен представляла собой сплетенную из пальмовых ветвей ширму, понизу обшитую тканью. За ширмой, как я узнал позже, находилась кухня, оттуда по очереди выглядывали четыре молодые женщины; при виде нас глаза их широко раскрывались от удивления, и они тут же прятались назад.
Петингги жестом предложил нам сесть на пол в самом центре. Занавеска приподнялась, и одна из женщин, с трудом протиснувшись в комнату, начала обходить сидящих мужчин. Она шла, сильно согнувшись, стараясь, чтобы ее голова находилась ниже голов мужчин — традиционный знак уважения к ним. Женщина принесла полную тарелку кокосовых коржиков и поставила ее перед нами. За ней пришла другая — с чашками кофе. Петингги сел лицом к нам, скрестив ноги, и пригласил отведать угощение.
После долгих церемонных приветствий я, как мог, объяснил, кто мы такие и зачем приехали. Когда мне не хватало нужного малайского слова, я поворачивался к сидящему рядом Сабрану. Тот почти всегда догадывался, что я хочу сказать, и помогал мне. Иногда, правда, нам приходилось предварительно объясняться друг с другом на собственном языке, состоявшем из жестов и междометий, после чего общими усилиями добирались до сути. Время от времени из меня без всякой подсказки выскакивали удачное словцо или даже целая фраза; Сабран тогда расплывался в счастливой улыбке и шептал мне на ухо по-английски: «Это очень о’кей».
Петингги согласно кивал, с его лица не сходила улыбка. Я пустил по кругу пачку сигарет. Через полчаса я счел, что не нарушу приличий, если перейду ближе к делу. В частности, я упомянул, что наше судно село на мель недалеко от деревни.
— Туан, — сказал я, — может ли кто-нибудь поехать с нами и показать прау путь через рифы?
Петингги улыбнулся и понимающе кивнул:
— Мой сын Халинг поедет.
Однако было ясно, что никакой срочности в снятии баркаса с мели он не видит. Нам поднесли еще кофе.
Петингги сменил тему разговора.
— Моя больной, — сказал он, протягивая левую руку. Она сильно опухла и была смазана чем-то белым. — Лечусь грязью, а она не проходит.
— На судне много, очень много хороших лекарств, — заверил я, надеясь вернуть его к нашей заботе.
Он закивал и попросил показать ему часы. Я отстегнул и протянул их старику. Тот внимательно изучил хронометр, потом пустил его по кругу; все по очереди смотрели на часы и с восторгом прикладывали их к уху.
— Очень хорошие, — заключил петингги, — очень нравится.
— Туан, — ответил я. — Я не могу отдать их. Это подарок отца. Но, — добавил я, — у нас на судне есть подарки.
В комнату снова внесли кокосовые коржики.
— Делай мне фото, — попросил петингги. — Здесь был француз. Делал фото. Моя очень довольный.
— Конечно, — ответил я. — У нас на прау есть камера. Когда лодка прибудет, мы сделаем фото.
Наконец петингги решил, что время, отведенное традицией на светскую беседу, кончилось и можно закругляться. Народ потянулся из хижины на берег. Староста указал на лежащую на песке шлюпку.
— Лодка моего сына, — сказал он и с этим откланялся.
Халинг приступил к переодеванию. Процедура смены парадного саронга на рабочую одежду заняла уйму времени. Только через два часа после прибытия в деревню мы спустили шлюпку на воду. Шестеро человек вызвались ехать выручать прау. Мы установили бамбуковую мачту и натянули косой парус. Свежий попутный ветер тут же раздул его, и шлюпка помчалась по неспокойному морю к прау.
Пока нас не было, Чарльз не сидел без дела: он снимал остров с разных точек. На юте валялись камеры и объективы. Островитяне, забравшись на борт, начали с восторгом хватать эти «игрушки». Мы пытались объяснить, что, к сожалению, их нельзя трогать, но слова их не убеждали. Пришлось быстро упаковать все и унести в трюм. Разочарованные комодцы собрались на корме. Когда мы подошли к компании, они весело болтали с капитаном и Хасаном. Халинг держал нашу драгоценную банку маргарина; когда я видел ее последний раз, она была на три четверти полной.
Сейчас сын петингги выскребал пальцами дно; выудив последний кусок маргарина, он смазал им длинные черные волосы. Я посмотрел на остальных. Одни втирали маргарин в голову, другие просто облизывали пальцы. Все. Банка пуста. Мы лишились всего запаса жира, жарить было не на чем. Теперь нечего даже мечтать о разнообразной диете: в меню отныне будет один отварной рис.
Я чуть не брякнул что-то непотребное, но вовремя осекся. Маргарина ведь все равно не вернешь.
Вместо меня заговорил Халинг.
— Туан, — сказал он, почесывая голову жирными пальцами. — У тебя есть расческа?
В тот вечер наш парусник благополучно бросил якорь в бухте Комодо. Мы сидели в хижине петингги, подробно обсуждая наши планы.
