Под стягом Габсбургской империи - [127]

По правде говоря, наши бывшие партнёры по Тройственному союзу вопреки ожиданиям оказались совсем не расположены к своим номинальным союзникам, хоть и в виде трех невооруженных австрийских беглецов, прибывших в дау из Джибути. Кайнделя, Вонга и меня вроде бы не интернировали, но и свободными мы себя не чувствовали. Нам запретили покидать пределы города, а при попытках получить разрешение на передвижения от представителей итальянского губернатора мы постоянно сталкивались с уклончивостью и задержками. Четыре раза мы пытались сесть на борт итальянских нейтральных судов, даже выдавая себя за абиссинских купцов. И четыре раза нас задерживала жандармерия и чиновники порта у подножия трапа и возвращали в наше жилище, вежливо, но твердо.

Все дело было в том, хотя тогда мы этого не знали, что итальянские эмиссары тайно носились из Берлина в Париж и Лондон и обратно, чтобы оценить, какая сторона предложит самую привлекательную взятку для вступления Италии в войну. И при этом я не мог знать, лежа в душной комнатушке в Массауа, что стрелка решительно качнулась в противоположную от Центральных держав сторону и показывала на Антанту. В далекой Эритрее мы ничего об этом не знали, но чувствовали, что итальянцы не вполне уверены, как с нами поступить. Они не хотели заключать нас в тюрьму. Но и освобождать тоже не хотели на тот случай, если через несколько недель Италия вступит в войну с Австрией.

Шло время, и пока мы были не в тюрьме, нас переселили в жилье немного получше - дешевые и запущенные меблированные комнаты на береговой линии, зажатые между скотобойней с одной стороны и публичным домом с другой, с прекрасным видом на чудовищно грязную гавань Массауа: настоящий суп из мертвой рыбы, сточных вод, пятен мазута и плавающего мусора, а еще вдобавок непонятно откуда взявшегося верблюжьего трупа и нескольких кораблей, играющих роль гренок. Дни были отвратительны из-за шума скотобойни, которая сваливала потроха прямо в гавань. А ночью не давал заснуть не менее шумный бордель с другой стороны.

Когда мы прибыли, я увидел, что Кайндель поглядывает на это учреждение и перебирает несколько лир карманных денег, выданных ему немецким консулом. Но потом он заметил «девушек», перегнувшихся через балкон: потасканных эритрейских гарпий со спутанными волосами, провалившимися носами и гнилыми зубами, достойных стать моделями для галереи восковых фигур, когда-то столь популярного развлечения на венском Пратере, «Типы и стадии венерических заболеваний». Я прямо-таки видел, как дрогнуло крепкое сердце моряка, когда он давал себе молчаливую клятву еще на некоторое время сохранять целибат. Что касается Фердинанда Вонга, он оставался внешне веселым и надеялся оказаться со своей семьей в Триесте на Рождество.

Но я знал, что его беспокоит боль в культе, а также понятная озабоченность относительно того, как стюард первого класса на океанских лайнерах станет зарабатывать на жизнь, когда отсутствует половина правой руки. Аналогичным образом я ощутил, что, хотя никто ничего такого не говорил, он упрекал себя в наших неудачных попытках попасть на борт судна. В конце концов, в порту на северо-восточном побережье Африки даже самый тупой полицейский вряд ли не узнает по описанию китайца с отсутствующей ниже локтя правой рукой. Нам помог выжить немецкий консул, герр Шульц.

Итальянские колониальные власти могли обеспечить нам только полуголодное существование, полагающееся для потерпевших кораблекрушение моряков, а не для интернированных военнослужащих. Разницу возместил консул, хотя, поскольку мы были австрийскими подданными, он не нес за нас ответственность. Всё, что он мог, имея в своем распоряжении ограниченные средства, это предоставить нам чуть больше, чем жизнь на грани выживания, включающую крышу над головой и макароны один раз в день.

Мадам Гримальди, наша хозяйка, была на самом деле француженкой из Прованса — достаточно веселой женщиной, одетой с головы до пят в черную бумазею, несмотря на чудовищную жару, и соблюдающая статус вдовы. Лишь случайно я узнал, что она стала вдовой, потому что где-то году в 1890-м, в Марселе, подсыпала крысиный яд мужу и семи или восьми своим родственникам. Исполнение приговора отложили в двух шагах от гильотины, несколько лет спустя ее выпустили по президентской амнистии, она уехала в итальянскую колонию и начала новую жизнь как владелица пансиона.

После всех волнений и опасностей предыдущих трех месяцев, нынешние дни угнетающе походили один на другой: прогулка к немецкому консульству, узнать, нет ли каких-нибудь новостей, потом отметиться в полиции, затем в правительственные учреждения, чтобы провести еще одно утро, потягивая мятный чай и наблюдая за мягкой, улыбчивой уклончивостью итальянских бюрократов с небольшими острыми бородками.

Сегодня утром это опять был синьор Рабальяти: сама вежливость, нахваливал мой превосходный итальянский, но не сделал никаких предложений, как обычно. Билет в Неаполь на борту «Чивитавеккьи», оплаченный немецким консульством? Нет, это невозможно: британские власти в Порт-Саиде требуют списки пассажиров, прежде чем дают разрешение на проход по каналу. Нет, наняться матросами на борт «Ливорно» тоже невозможно, как и сесть на борт шведского грузового парохода, направляющегося в португальскую Восточную Африку: власти порта подчиняются итальянскому военно-морскому флоту и не разрешат этого. К сожалению, отправиться в Могадишо и найти приют там тоже невозможно: власти Эритреи и Сомали разделяют желание сохранять нейтралитет. Что касается поездки в Асмэру, чтобы лично поговорить с его превосходительством губернатором, нет, это бесполезно: он не может отвечать за жандармерию, которая подчиняется местному военачальнику (а тот в отпуске в Италии), к тому же Рабальяти сомневался, дадут ли мне разрешение покинуть город. Что касается моего запроса его превосходительству губернатору, ответ еще не прибыл: почта до Эритреи идёт не быстро.