Под стягом Габсбургской империи - [11]

Вскоре шпигаты на палубе около первой орудийной башни пузырились от дьявольского вида грязнокоричневой жижи, неприятно напоминающей утренний кофе с завтрака. И сердцем они были не здесь, в это холодное, влажное утро, а я продолжал отсылать людей заниматься этим снова, после того как они предъявляли мне свою одежду для контроля.

Около половины двенадцатого старший офицер корабля, фрегаттенкапитан барон Мораветц-Пеллегрини фон Тройеншверт, сменил меня и сделал мягкий выговор за то, что мои подчиненные так медленно возятся со стиркой. За ним следом примчался посыльный, передавший записку, что в ответ на мой запрос капитан ждет меня в своей каюте днем после обеда, ровно в 13:15.

Потом в полдень я сопроводил своё подразделение на обед. Был понедельник, и каждый знал, что в меню: всеми презираемый рис с горохом - о нем можно сказать единственно хорошую вещь, что он не столь ужасен, как кислая чечевица, которой прижимистый провиантмайстер потчевал экипаж по пятницам.

Но стенания все еще доносились от переполненных обеденных столов, подвешенных на балках, пока баковые тащили с камбуза дымящиеся судки. Потом горны созвали офицеров на обед, который я молниеносно прикончил и пошел убедиться, что мой полудивизион устроился для законного послеобеденного часа отдыха.

Сегодня было промозгло, так что они не смогут провести время, как предпочитали. Обычно некоторые дремали на теплых досках палубы под средиземноморским солнцем, натянув фуражки на лицо, другие сидели группками, играя в лото, или писали ответные письма подружкам в Линц и Черновцы.

Что касается меня, я собирался по возвращении в каюту написать один документ, подать официальный запрос на одном из специальных бланков, известных как “канцляй-доппель”, на котором полагалось оформлять все многочисленные дела нашей погрязшей в бумагах империи. Я подписал его, прижал промокашку, затем аккуратно сложил и поместил во внутренний карман кителя.

Я взглянул на часы: уже десять минут второго. С волнением прошелся гребнем по волосам и усам, поправил галстук и аккуратно водрузил на голову фуражку. Потом с трепетом в сердце направился на встречу со Стариком (такое уж было у капитана прозвище, и он его знал).

За многие годы после падения Австро-Венгерской империи я часто слышал мнение, что она была ничем иным, как механизмом для господства немецкой высшей расы над множеством покоренных народов, которых она рассматривала чуть выше, чем крепостных - по сути вроде европейской южной Африки. Это полная чепуха, конечно: старая двуединая монархия совершила много ошибок (по крайней мере, в австрийской её части), но дискриминация по рождению или языку к ним не относилась. Хотя, нужно признать, что среди габсбургского офицерского корпуса безусловным было сильное преобладание одной национальности: хорватов.

Из тысяч пехотных и морских офицеров-хорватов со всей Австрии трудно найти более красноречивый пример, чем командир корабля «Эрцгерцог Альбрехт», линиеншиффскапитан Блазиус Ловранич, дворянин из Ловраницы.

Старик Ловранич - крупный, краснощекий мужчина пятидесяти с лишним лет с глазами навыкате, стрижкой «ёжиком» и чёрными усами, похожими на рога африканского буйвола, был представителем этого теперь давно забытого племени “Alte Grenzer” [3]: бедных, но ужасно гордых хорватских мелких дворян, расселенных Габсбургами вдоль дикой турецкой границы в качестве военных колонистов ещё в семнадцатом веке.

Даже козы отчаялись нащипать себе пропитание на каменистых склонах Ликийского округа, поэтому на протяжении минувших поколений Ловранич и ему подобные зарабатывали себе на хлеб, служа офицерами в австрийской армии и флоте, но редко поднимаясь выше майорского звания, поскольку их мужество и верность, как правило, соседствовало с тугодумием.

Наш капитан являлся ярым поборником дисциплины и военно-морских инструкций, и вселял больший страх скорее в подчиненных ему офицеров, чем в обитателей нижней палубы (которые, по крайней мере, видели его намного реже).

Но также следует сказать, что он был хорошим моряком, исключительно честным в пределах своих узких умственных способностей и необыкновенно храбрым. В 1912 году нас с ним объединяло немногое: мы оба принадлежали к крошечной горстке действующих австро-венгерских офицеров, которым вообще довелось понюхать пороху.

Старый Ловранич вдохнул его запах в июле 1900 года в Пекине, когда исполнял обязанности старшего офицера на крейсере «Темешвар», базировавшемся в Танку. Тогда Ловраничу поручили сопроводить отряд матросов для охраны австрийской дипломатической миссии в китайской столице, где, согласно докладам, начиналась заварушка [4]. По прибытию в Пекин они выгрузились на железнодорожном вокзале и направились в дипмиссию. Что-то уже затевалось: на всем пути на них напирала враждебная толпа, и вскоре в городе прозвучали первые выстрелы.

Потом, когда они прошли через городские ворота и вошли на монгольский базар, то вдруг оказались перед завывающей тысячной толпой фанатиков-ихэтуаней, вооруженных до зубов и жаждущих крови длинноносых дьяволов. Отступать было некуда. Большинство в этот момент закрыло бы глаза и стало молиться, чтобы все закончилось быстро. Но не Ловранич.