Достойная домоправительница вышла на крыльцо, неся в руках две кружки с подозрительной зеленой жидкостью. Сидевший в кресле-качалке Уильям Арбетнот встрепенулся и с благодарностью принял одну из кружек. Морин опустилась на широкую деревянную скамью и блаженно вытянула гудящие ноги.
Неяркое английское солнце заливало лес на горизонте, бескрайние поля, голубую ленту речки, соломенные скирды, кудрявое и белое стадо овечек и садовника в кожаных штанах, любовно окучивающего розу «Дженнифер Аргайл». Эту розу садовник вырастил ко дню рождения молодой хозяйки и исключительно из вредности — по всем законам природы, на которые указывал ему Арбетнот, тропический сорт не должен был прижиться в здешних краях, но садовник не зря был шотландцем…
Морин Соммерс поплотнее закуталась в шерстяной платок. Да, на Острове она даже не думала о нем…
— Ты только посмотри, Морин: июль — а по вечерам холодно, аж кости ломит. Матильда кашляет.
— Билли, истинно тебе говорю, ты свихнешься со своей Матильдой…
— Она очень нежная, Морин. Она же привыкла к другому климату. Я боялся, она вообще дорогу не перенесет…
— Билли, она — свинья, а свиньи не обладают развитым воображением.
— При чем здесь воображение, злая ты женщина! Она же свинья с Багам! Ей холодно. Она кашляет!
— Все, уйди ты ради бога отсюда. Налей ей бренди в пойло. Верное средство.
Посидели. Помолчали. Потом Арбетнот робко заметил:
— А в саду, наверное, ос полно… манго перезрели, виноград опять же. Интересно, кабачки какого размера выросли?
— Билли Арбетнот! Не ты ли рвался в Англию вперед самолета? Что ж ты теперь зудишь, как осенняя муха?
— Ничего, Морин, просто… переживаю, как там дом. Все же четыре года прожили.
— Дженнифер хочет поехать, когда малышу исполнится год.
— Правда? Надолго?
— Ну, наверное, на пару месяцев, не меньше. И то сказать, что здесь делать в феврале? Прямо скажем, до июля сюда лучше не появяться.
— Морин… а как же они там одни?..
— Морт справится и в одиночку, а я поеду с Дженни, естественно.
— Что? А я?
— А что ты? У тебя Матильда!
— Это всего лишь свинья. Она отлично проживет и без меня. Нет, ну как это: они все поедут, а я сиди в холоде? У меня радикулит…
Опять замолчали. Морин Соммерс смотрела на красное закатное солнце и вспоминала бескрайнюю бирюзовую даль океана. Теплый бриз, аромат жасмина и алоэ. И изумрудную вспышку от неба до воды…
Дженнифер Риджвуд, подслушивавшая из кухни перепалку Морин и Арбетнота, вернулась в детскую и подмигнула Ричарду Мортимеру Риджвуду, задумчиво запихивавшему в рот большой палец своей левой ноги.
— Готовься, Дик! Сдается мне, мы все скоро поедем на Багамы.
Ричард Мортимер Риджвуд серьезно и благосклонно выслушал свою мать и решил попробовать запихнуть в рот еще и палец правой ноги. Багамы Багамами, а тут серьезное дело…
Морт Риджвуд неслышно подошел к жене и нежно обнял ее за плечи.
— Дженни… ты очень красивая. Я уже говорил тебе сегодня?
— Говорил. Но ты говори еще, мне нравится.
И он сказал. И повторил тысячу раз. А потом она ответила, и слова были уже совершенно не нужны.
Потому, что слова почти ничего не значат. Важно лишь небо над головой, да звезды твоих глаз, да ветер, несущий с океана аромат неведомых стран…
Важно жить и любить, важно растить детей и слушать их смех, важно рука об руку идти по бесконечной дороге, чтобы в конце ее войти в уютный дом, стоящий на холме, и сказать:
— Мы — дома. Я люблю тебя. И тогда все будет хорошо.
