Под созвездием Кассиопея - [23]

— Все, сын! Теперь иди, играй и дай поговорить нам, взрослым! А если будешь мешать, Мария больше к нам в гости не придет. Понял?

Санька переводил вопрошающий взгляд на Марию. Она разводила руками, мол, ничего не поделаешь, слушаться маму надо.

Санька вздыхал и шел искать папин любимый журнал «Яхтенный спорт». Открывал его и подсовывал Марии. Мария с какой-то грустью гладила его по голове, но журнал тут же закрывала. Почему? Санька понять не мог. И все же однажды…

Однажды мама, папа и бородатый Карри куда-то уехали, оставив Саньку на попечение Марии. Санька ликовал. Мария читала ему сказки и, показывая картинки, просила повторять за ней какие-то слова. «Бабушка», «дедушка», «лиса», «зайчик», «колобок». Саньке это нравилось. Он улыбался во весь рот, потому что видел: Мария довольна им. Он повторил уже много разных слов, а потом захлопнул книжку. Соскочив с дивана, принес Марии папин журнал с фотографиями яхт и, ткнув пальцем в одну из них, очень похожую на «Кассиопею», отчетливо произнес: «Кассиопея» — и гордо добавил: «Моя!». Глаза у Марии сделались такими большими и круглыми, что Саньке стало не по себе. Чего она так напугалась? А Мария вдруг побледнела, закрыла глаза и откинула голову на спинку дивана. Саньке показалось, что она умерла. Он зашелся таким истошным ревом, какого сам от себя не ожидал. Губы беззвучно дрожали, и все тело колотилось в каких-то мелких судорогах. Он никак не мог набрать воздуха, хоть рот был открыт во всю ширь.

Мария вздрогнула и открыла глаза. Схватила Саньку на руки и стала носить по комнате, слегка укачивая. Он, наконец, вздохнул всей грудью и зашелся таким плачем, от которой Барсик пулей выскочил из комнаты и дико замяукал где-то у входной двери. Теперь они с Барсиком «блажили» в один голос. Сколько это продолжалось, трудно сказать, но тут, наконец, Мария догадалась всунуть ему в рот пустышку. Соска успокаивала моментально. И хоть вся грудь еще сотрясалась от всхлипываний, это уже были «заключительные аккорды» домашнего концерта. А когда Мария, наконец, успокоилась и запела: «Кто тебя выдумал, звездная страна…» — Санька провалился в какой-то мучительный сон.

В день отъезда Санька каждый раз прятал куда-нибудь «кроссовки» Марии. Понимал: без кроссовок уехать Мария никак не могла. Потайных мест было у него много: он засовывал «кроссовки» то глубоко под диван, то в коробку из-под игрушек, то в корзину с грязным бельем, что находилась в ванной комнате. Папа все грозился наказать его за подобные проделки, но Мария умоляла не делать этого. А когда за ней все-таки закрывалась дверь, Санька начинал горько плакать: почему-то казалось, что он больше никогда ее не увидит. Тогда мама укладывала его спать. Спать он никогда не любил, долго хныкал, крутился, пока мама не ложилась рядом и не начинала его укачивать. Только тогда, прижавшись лбом к ее груди, он начинал придремывать. И во сне всегда видел себя большим. И снова его звали не Санькой, а Сашей или Александром. И снова перед глазами появлялась яхта, кружащиеся над ней чайки и красивое женское лицо, вышитое на белоснежном парусе. Это была его «Кассиопея». Она тихо и плавно скользила по ряби озера, как брошенное на воду птичье перышко, что движется по поверхности легким дуновением ветерка. Под парусами яхта должна находиться в постоянном движении. Только тогда она подчиняется рулю. Стоит остановить ее ход, как она занервничает, задергается на месте, а то и вовсе потеряет себя. А потому Александр всегда норовил поймать ветер. Ветер был там, где темнела на глади озера рябь. Рябь расползалась по воде темными пятнами. Зона легкого бриза приближалась так медленно, словно издевалась над человеческим терпением. Но вот, наконец, ветерок начинал ласково облизывать паруса, подталкивая судно вперед, где уже виднелись створы Никольского рейда. В своих белых одеяниях они были похожи на снеговиков. Поворотные вехи торчали из воды метлами, на которых, наверное, в сказках летали ведьмы. Решетчатые бакены напоминали новогодние елки с лампочками на макушках. Александр распускал «дорожки», и блесна азартно гналась вслед за яхтой. На блесне играл солнечный зайчик и щекотал нос!

Санька чихнул и проснулся. К нему подошел папа. Взял на руки, подбросил вверх, приговаривая: "Что-то давно в этом доме не слышно детского смеха!" Санька захохотал. Тут в дверях появилась мама.

— Витя! Он ведь еще не успел проснуться. Напугаешь так

когда-нибудь ребенка!

— Ну что ты, Светик! — продолжал подбрасывать его вверх папа. — Яхтсмен растет! Давай-ка одеваться. Нам сейчас в дорогу.

Его опять куда-то везут. Ему нравится ехать на машине. От езды он никогда не устает. И очень любит, когда машина попадает в снежный заряд. Со всех сторон тысячи ледяных стрел устремляются к лобовому стеклу. За поворотом все время грезится тупик, но яркий свет фар упрямо разрушает всякие грезы.

Вот папа притормозил, и машина стала сворачивать в сторону. Вдали замелькали мачты. Санька так весь и подался к окну и даже стукнулся лбом о стекло. Мама еле удержала его на коленях. Яхт-клуб! Вот он, их старый дебаркадер! И вдруг!.. Увидел свою «Кассиопею»! Она угрюмо стояла на кильблоках, огромная, как мираж. И все же это была она! Пластиковая обшивка местами покрылась мелкими трещинками, которые напоминали морщинки! Леерные стойки потускнели. Саньке хотелось крикнуть: «Кассиопея»! Милая! Что с тобой?!» Но бестолковые звуки никак не укладывались в слова! В душе у Саньки творилось такое, что уже было не справиться с собой. Он вырывался из маминых рук и кричал что-то бессвязное. Из всего можно было понять только одно: "Моя! Моя! Моя!".