Под солнцем свободы - [31]

13

Трижды возвестили трубы отдых, трижды промчались по сорока мраморным ступеням императорские и Велисариевы рабы, угощая зрителей освежающими напитками. Ипподром кипел и безумствовал. Народ опьянел от вина и веселья. Богатеи теряли и выигрывали огромные куши. Во рву, окружающем арену и наполненном водой, плавали остатки разбитых колесниц и повозок. Сторонники зеленых и голубых, наемные крикуны, перешли канаву у самой арены, взобрались на спину, влезли на Змеиную колонну, поднялись даже на затылок колосса Геракла работы Лисиппа и, срывая венки сикомор с Адама и Евы, швыряли их на арену, валились на колени перед прекрасной статуей тоскующей по любви Елены, дрались, толкались и славили то зеленых, то голубых, в зависимости от того, кто больше платил.

Кафизму - императорскую ложу, - покоившуюся на двенадцати мраморных колоннах, мельчайшей пылью орошал ароматный шафран. Юные патрикии, изнеженные офицеры, дворцовые сплетники перемигивались с красавицами из свиты Феодоры, расположившейся в кафизме и в соседних ложах.

И только Феодора была неподвижна. Лицо ее было хмуро, губы закушены, она побледнела еще больше, а сверкающие глаза извергали молнии на ряды зеленых. Императрица обещала свою милость голубым, однако пока что было неясно, кто победит, хотя колесницы уже трижды влетали на ипподром. У голубых и зеленых насчитывалось равное число побед.

Вдруг она вздрогнула и сделала знак рукой. Наклонилась к прекрасной Ирине, задумчиво сидевшей возле нее, и велела ей позвать Асбада. Обжигающим взглядом пронзила императрица ее лицо - не затронула ли эта просьба юное сердце? Но Ирина спокойно встала, передала повеление императрицы, и через мгновенье у ног Феодоры в ослепительном доспехе появился начальник палатинского легиона.

- Асбад, иди к Эпафродиту и спроси его, победят ли арабские жеребцы, которых я купила при его посредстве!

Асбад поцеловал ей туфлю и поспешил в ложу к Эпафродиту. Шум и шепот в кафизме утихли - говорила богиня Феодора, увенчанная золотым нимбом.

- Красив Асбад, Ирина?

- Красив, боголюбезная августа!

- И ты любишь его?

- Люблю, если прикажет твое всемогущество!

- А сердце тебе не приказывает?

- Мое сердце, как у Иоанна Крестителя на Иордане!

- Дитя! Тебе бы акрид и меду вместо жарких поцелуев!

- И мои уста будут славить твою милость, о владычица!

Императрица с жалостью взглянула на Ирину; на лице девушки не было еще следов жаркой страсти, в глазах ее еще мерцала роса, словно в чашечке лилии, раскрывающейся в полночь и чистой, невинной встречающей утро.

Возвратился Асбад.

- Эпафродит, смиреннейший раб императрицы, простирается перед тобой ниц во прахе и клянется святой троицей, что твои скакуны победят. Он поставил на них полмиллиона золотых статеров.

Лицо Феодоры прояснилось. И тут как раз запели трубы, из-под кафизмы вылетели лучшие колесницы.

Толпа онемела. Все потянулись вперед, старики дрожали от нетерпения, молодежь стискивала кулаки.

Одни со вздохом призывали на помощь Христа, другие заклинали сатану и Вельзевула сломать колеса голубым.

Кони остановились перед кафизмой. У зеленых - четыре каппадокийских скакуна, у голубых - четыре арабских. Возницы подняли флажки, ипподром зашумел, словно море в бурю. Могучий гот в голубой тунике поднял свой флажок, и все увидели на нем герб Феодоры.

- Состязается императрица!

Сторонники зеленых побледнели; они с радостью высыпали бы в Бофорт миллионы на съедение дьяволам или отдали бы их на церковь святой Софии, только бы победили зеленые, посрамив самую главную свою соперницу. Сторонники голубых и вельможи трепетали от ужаса, опасаясь проигрыша. Эпафродит не находил себе места от страха. Он понимал, что на карту поставлена его жизнь и его достояние. Он уже обдумал, как быстро скрыться с ипподрома, сесть на самый быстроходный корабль и исчезнуть. Маленькие глаза его спрятались под бровями в ожидании.

Императрица встала. Взяла из рук Юстиниана белый платок и с горделивым высокомерием бросила его на арену. Когда кусок ткани коснулся земли, из рук возниц выпали флажки, закипел песок под копытами коней, взвихрились зеленая и голубая туники, и в одно мгновение колесницы скрылись за поворотом у меты - Змеиной колонны. Люди замерли и онемели, ипподром словно превратился в безмолвный мрамор. Речь шла о миллионах, о чести половины города, о достоинстве императрицы и о ее позоре. Все изнемогали от напряжения, дрожали и корчились. Юстиниан прикрыл глаза рукой, Феодора, закусив губу, стояла у барьера ложи, рука ее была стиснута в кулак; на ее прекрасном лице - словно из лейсбийского мрамора - не дрожала ни одна жилка, пышная грудь замерла.

Пять раз промчались несравненные кони мимо меты. То зеленый возница опережал голубого на голову, на конскую шею, то голубой зеленого. Шли все время рядом; таких скачек ипподром еще не видывал. Богатеи, патрикии и воины, терявшие и приобретавшие здесь миллионы, до крови кусали губы в тяжком возбуждении. Толпа все больше перевешивалась через барьеры и резные решетки, еще немного, и она хлынет на арену.

Кони прошли шестой круг. Начали седьмой. Кто же победит? И тут зеленый возница ослабил вожжи. Свистнул длинный бич по спинам дивных каппадокийских жеребцов. Кони опустили головы к земле, пена брызнула во все стороны, и в мгновение ока они опередили коней голубых на целый корпус. И тогда стороны не выдержали.