Под солнцем Севера - [31]

Эти размышления невольно привязывали нас к переднему краю лесов. Но пришла пора расставания.

Я прошел вдоль неровной лесной кромки. Никаких следов борьбы леса с тундрой здесь по всем видимым признакам не замечалось: ни криволесья, ни сухостоя, ни сбежистости стволов, ни суховершинности.

Лиственница неплохо росла и плодоносила. Лес прекращался сразу, без каких-либо постепенных переходов. О его угнетении и чахлости не могло быть и речи. Правда, высота деревьев на самой границе с тундрой не превышала пяти-шести метров.

В своем продвижении на север лиственница, как мы видели раньше, опередила своего брата — кедровника: тот уже отстал, как бы предоставив своей сестре полную самостоятельность в образовании крайней северной лесной границы.

Да и на высотном пределе своего продвиження, как это мы видели в горах у долины Виринейвеем и в других местах, лиственница внедрялась даже в несвойственный ей альпийский пояс горной тундры. Разве эта особенность не свидетельствовала об исключительной устойчивости дерева? Его здоровый вид, а также поведение в различных местах обитания служили верным признаком того, что лиственнице жилось здесь неплохо.

Если естественные условия существования деревьев тут благоприятны, то напрашивается вывод о необходимости вмешательства человека в природные взаимоотношения леса И тундры. Но человек должен выступать здесь непременно как созидатель леса, а не его противник.

Полвека назад кочевники, перегоняя свои оленьи стада, вырубали; деревья даже на этом крайнем северном пределе естественного их расселения. Сам человек оттеснял к югу лесную границу, выступая как союзник тундры против леса.

В отличие от своих предшественников современный человек может отодвинуть здесь границу леса в обратном направлении, то есть с юга на север. Разве нельзя провести облесение породами, приспособленными к климатическим и иным невзгодам Крайнего Севера, — такими, как даурская лиственница и кедровник на водоразделах и чозенией с душистым тополем в долинах тундровых рек?

Перед отправлением в путь мы еще раз взглянули на край леса, на цветущую альпийскую толокнянку, на дриаду, лаготис и другие местные виды. Сильно пахло багульником. Коравги утверждает, что местное население знает толк в лечебных свойствах этого растения, и настой его пьют от кашля и болезни горла.

Невесть откуда прилетевший ворон сел на ветку отдельно стоявшей лиственницы. На фоне нежной зелени дерева крупная птица выделялась своей однообразно черной окраской оперения. Впрочем, приглядевшись в бинокль, нетрудно заметить, что чернота имеет оттенки: фиолетовый на голове, шее и крыльях и синеватый — на нижней стороне тела. Только ноги и клюв безукоризненно черного цвета.

Сидя на ветке, ворон словно разговаривал сам с собой: в его голосе различалось семь своеобразных «колен». Увидев нас, он молча взлетел и вскоре скрылся за тундровым холмом.

Коравги заметил, что ворон как чисто лесная птица в тундре встречается редко.

В истоках реки круто поднималась высокая стена гор, словно огромная, поставленная на ребро ладонь руки с полусогнутыми пальцами. В «ладони» когда-то вмещался древний ледник, сползавший в долину. Очертания поверхности стен и днища естественной выемки еще не утратили своей свежести, и, казалось, былые ледниковые скопления существовали здесь совсем недавно.

Перед нами возвышался поистине оригинальный памятник природы. Сохранность следов оледенения в этом крае не везде одинакова и зависит от устойчивости горных пород против выветривания.

Северная природа как бы раскрывала перед нами страницы летописи своей жизни (вместилище древнего ледника, корытообразные долины, обточенные ледниками бараньи лбы, курчавые скалы и пр.), а мы с неослабным вниманием перелистывали эти страницы, вникая в их глубокий смысл.

По гребню хребта росла приземистая соссюрея. Ее корзинки розово-фиолетовых цветков оказались плотно сомкнутыми в верхушечный головчатый щиток, а сильно опушенные цветоносы были одеты густой серой паутиной, подоплека темно-зеленых листьев белела тонким войлоком.

Растение подготовилось к встрече с нередкими в горах возвратными похолоданиями.

Северный предел лесов в долине реки Лельвеургин, (Лельвергыргын) находился в двадцати километрах ниже ее истоков. По сравнению с Омолоном, Анюями и иными таежными реками, тут, как и в долинах других лесотундровых рек, изменился не только внешний облик поймы, но и состав растительности — она стала более низкорослой. Вовсе не встречались чозения и русская ива, тополь и береза Каяндера — их сменили карликовая тощая березка, ива сизая и другие приземистые тальники. Вместо строевых лиственничников здесь остались редколесья, покинувшие пойму и переместившиеся на верхушку склона коренного берега реки. Такие полоски лесов, проникающие по долинам рек на север, — и образуют лесотундру. На междуречьях она, как мы видели ранее, уже не существовала, полностью уступив свое место горной тундре.

Впрочем, в этом надо было окончательно убедиться. Мы оставили Егора с оленями на привале и вдвоем с. Коравги двинулись к югу. Нам хотелось дойти до рубежа, где лес выходит из долины на водораздел, и мы увидели его и поработали в этом месте.