Под сенью благодати - [25]

Кристиан играл с Робером в пинг-понг. Ему всегда было жарко, и Бруно знал, что он скоро сбросит куртку. С равнодушным видом, но с сильно бьющимся сердцем Бруно присел за соседний круглый столик, раскрыл книжку и стал ждать. Поглощенные игрою юноши ссорились из-за ерунды и не обращали на него никакого внимания. Бруно весь напрягся, он не в состоянии был читать, но упорно смотрел в книгу. Каждым своим нервом он чувствовал сухие щелчки целлулоидного мячика по столу. Краешком глаза наблюдая за Кристианом, он наконец увидел, как тот швырнул куртку на стул и вернулся к игре; Бруно бросился к стулу, запустил руку во внутренний карман куртки и нашел там свой дневник. Рассвирепевший Кристиан ринулся на него, но Бруно одними прыжком укрылся за круглым столиком, возле которого недавно читал.

— Я взял только свое! — крикнул он, бегая от Кристиана вокруг столика. — А тебе, взбесившийся девственник, могу взамен вернуть эту гадость, которую я нашел у тебя в столе.

И, употребив очень кстати это прозвище, слышанное от Циклопа, он швырнул Кристиану в лицо пачку порнографических открыток. Кристиан, вспыхнув, бросился их собирать. Одна открытка упала к ногам Робера, который, завладев ею, принялся хихикать и сделал вид, будто, не собирается ее отдавать.

— Ну, чего ж ты не зовешь Робера на помощь? — кричал Бруно. — Зубоскалить-то ты умеешь, а вот как дело доходит до драки, предпочитаешь, чтоб другие дрались за тебя. Так ведь? Давай сразимся сегодня ночью по законам клана. Идет?

У Кристиана, окруженного товарищами, не было другого выхода, как принять вызов. Законы клана, которые продолжали сохранять силу, несмотря на то, что в них было много ребяческого, вели свое начало с тех времён, когда в шестом классе они играли в войну: тот, кто считал себя оскорбленным, мог вызвать обидчика на драку один на один. Эти дуэли, на которых дрались врукопашную, превращались часто в довольно горячие схватки; они устраивались тайком от надзирателей, ночью, в подвале, где стоял котел центрального отопления, в присутствии пяти товарищей, избранных в качестве арбитров.

Бруно, который обычно засыпал, едва успев опустить голову на подушку, с трудом отгонял сон, дожидаясь той минуты, когда надо будет идти в подвал. Сначала он повторял алгебраические формулы и стихи, потом, когда его начала одолевать дремота, нырнул с головой под одеяло, н, вооружившись карманным фонариком, стал перечитывать свой дневник за последние недели. Имя Сильвии встречалось на каждой странице; прочитанные подряд, они казались одной большой поэмой любви. Волна нежности вдруг захлестнула Бруно, он забыл обо всем, и на душе у него стало как-то удивительно спокойно.

Незадолго до полуночи он тихонько встал, надел плащ и, крадучись, вышел из своей каморки. Пройдя по коридору, он нырнул в узкий проход, а оттуда — в чулан, который именовался «музеем» и где стояли коллекции птичьих чучел и кремневых ружей отца Майоля. Ночь уже давно вступила в свои, права, и Бруно потребовалось немало времени, прежде чем его пальцы, ощупывая в темноте дверцы шкафов, обнаружили дверь, за которой находилась лестничка, ведущая в подземелье. Преодолев первые ступеньки, он зажег карманный фонарик. Ему надо было пройти через несколько подвалов, прежде чем попасть в помещение, где стоял котел. Арбитры уже собрались, но Кристиана еще не было. Они стояли вокруг котла, заслонка была открыта, и пламя озаряло оранжевым отблеском их лица и протянутые к огню руки, отбрасывая на стены и своды пляшущие тени их фигур. Лохматые, в шерстяном белье или в пальто, наброшенных поверх пижам, они перешептывались и курили сигареты. «Доблестный Шарль», которого вопреки его воле избрали арбитром, пытался скрыть нервную дрожь и страх; он был бледен как полотно и все время потирал руки. Толстый Робер от нечего делать старался подальше плюнуть в огонь, который монотонно гудел, напоминая однообразием звука шум дождя. Увидев Бруно, Робер весело помахал ему.

— Как себя чувствуем, Бруно? — спросил он. — В полной форме? Весьма сожалею, что так всыпал тебе сегодня утром, но мне во что бы то ни стало хотелось дослушать твой дневник до конца. Здорово ты написал! «Твой рот тянется к моему рту, твое бедро…» М-м-м-м! Пальчики оближешь! Видишь, я сразу это запомнил, а вот Вергилия и Расина…

«Доблестный Шарль» потянул его за рукав.

— Да не ори ты так, — взмолился он. — Нас услышат!

— Ладно, поп, отвяжись! А ты, Бруно, оказался мастер темнить. Здорово ты нас всех провел своим религиозным кризисом! Мне бы в голову никогда не пришло, что ты развлекаешься по всем правилам с какой-нибудь бабенкой: я ведь думал, что ты девственник! Знаешь, ты растешь в моих глазах! А она, кто она такая? Девица, замужняя или кто? Ну же, расскажи!

Юноши столпились вокруг Бруно, глядя на него горящими от любопытства глазами. А тот, недолго думая, пустился в описание любовных похождений — весьма фривольных и выдуманных с начала и до конца. Он встретил молодую женщину в кино, позволил себе в темноте некоторые вольности, потом они зашли в кафе выпить чаю, а потом он поехал к ней домой. А там и пошло: он бывал у нее столько, сколько хотел, и эти тайные свидания были исполнены острого наслаждения. Одетая в розовый прозрачный пеньюар, она сама открывала ему дверь… Казалось, эта история была давно придумана Бруно; подогреваемый возрастающим вниманием слушателей, он без труда вел рассказ, нанизывая одну увлекательную подробность на другую. Тем не менее из чувства целомудрия, тоже подсознательного, он нарисовал образ любовницы, которая ни в чем не походила на Сильвию: он сделал ее блондинкой, страстной полногрудой женщиной.