Под сенью благодати - [14]

— Я забыл, — сказал он, — что Сильвия не любит вольностей. Она у нас немного ханжа, верно, душенька?

Он хотел было погладить ее по руке, но Сильвия — правда, без подчеркнутой резкости — встала из-за стола. Он подмигнул Бруно.

Около десяти часов Бруно заговорил о том, что ему пора в «Сен-Мор». Сильвия предложила Юберу отвезти юношу в автомобиле, но Юбер не выказал на этот счет ни малейшего энтузиазма. А почему бы Бруно не переночевать в Булоннэ? Это будет куда проще. И он направился к телефону, чтобы предупредить преподобных отцов.

Он вышел; Сильвия и Бруно остались одни в гостиной. Они сидели друг против друга и молчали. Бруно, не спешивший прерывать молчание, курил и слушал, как гудит печка; Сильвия смотрела в пустоту. Порой взгляды и встречались, они обменивались улыбкой и снова погружались в свои думы. И, только услышав шаги Юбера на лестнице, они возобновили разговор.

Бруно провел ночь в комнате Жоржа. Кто-то — должно быть, Сильвия — положил фрукты и пачку сигарет на столик у изголовья кровати. Бруно сгрыз ранет и долго не мог заснуть.

Глава III

Холода, увы, кончились так же внезапно, как и начались и Бруно уже не мог кататься на коньках в Булоннэ. Однажды — это было в четверг — во время прогулки всем классом под проливным дождем он вновь очутился перед изъеденными ржавчиной воротами поместья; они были закрыты, и за ними виднелась размытая дорога, черные, набухшие от воды ветки деревьев, желтоватые, обезображенные оттепелью лужайки. Жорж решил сбегать домой без разрешения воспитателя, и Бруно остался стоять на страже. С дороги ему хорошо был виден пострадавший от сырости фасад дома, — Бруно постарался так стать между деревьями, чтобы одно за другим оглядеть все окна. Однако, кроме Жоржа, который несколько минут спустя появился на крыльце, он никого не видел; карманы Жоржа были набиты шоколадом и пачками сигарет. Бруно вернулся в коллеж с тяжелым сердцем: дотоле неведомая, безмерная, мучительная грусть владела им, и тем не менее она была ему приятна, так как напоминала о Сильвии.

Он влюбился в Сильвию с первого взгляда, но, потрясенный тем, что с ним произошло, в течение нескольких дней после ночи, проведенной в Булоннэ, избегал думать о ней. И все же образ молодой женщины то и дело вставал перед его глазами, ее звонкий смех звучал в его ушах, однако он не делал ничего, чтобы закрепить это в памяти. Правда, он как-то острее стал все чувствовать — радовался более бурно и сильнее огорчался, но он отказывался анализировать свое состояние, словно боялся вспугнуть вспыхнувшее в нем чувство. Целую неделю он не делал никаких записей в своем дневнике, потом вдруг в воскресенье открыл его и в радостном возбуждении исписал сразу три страницы. Достаточно ему было на мгновение увидеть Сильвию в холле коллежа, чтобы удостовериться и на раз отдать себе отчет в том, что он любит ее.

Молодая женщина пришла за Жоржем, который, как и несколько других учеников, живших поблизости от коллежа, пользовался привилегией уезжать на воскресенье к родным. Бруно, не покидавший пансиона, провел этот день как во сне. Воскресенье почти полностью отводилось монахами под дорогую их сердцам «новую литургию»; но ни исполнение на органе большой мессы, показавшейся ему, впрочем, бесконечной, ни монотонное пение во время вечерней службы, ни запах ладана не могли заставить Бруно спуститься с облаков на землю. Наоборот, это помогало ему быть наедине со своей любовью. В церкви, пока его товарищи дремали, он с сильно бьющимся сердцем повторял: «Я люблю ее! О, как я ее люблю!» Вечером ученикам пришлось присутствовать на «лекции-отдыхе», в устройстве которых изощрялся отец настоятель: какой-то миссионер, вернувшийся с Мадагаскара, бубнил им больше часа про свою жизнь среди мальгашей. Ученики шумели, двигали стульями, а Бруно улыбался.

Дни шли, неизменно скучные и холодные, такие похожие один на другой, но в противоположность остальным ученикам Бруно не впадал в апатию. С тех пор как он понял, что влюблен, он меньше стал ощущать свое одиночество. Наоборот, ему казалось, что одиночество — его друг, что оно помогает ему не расставаться с Сильвией, и он представлял себе, как она сидит в своей гостиной с книжкой на коленях. Дни его были заполнены размышлениями о владевшем им чувстве: он обнаруживал свою любовь в прочитанных страницах, олицетворял ее с внезапно возникшим образом, видел ее проявление в том таинственном огне, который жег его, доставляя удивительное наслаждение. И каждый вечер он записывал в дневник то, что открывало перед ним его растущее чувство.

Он сблизился с Жоржем в надежде, что тот будет ему рассказывать о жене брата. Но найти путь к сердцу Жоржа было нелегко, и педагоги, например, уже давно от этого отказались. Милый шутник, но довольно апатичный, любитель вкусно поесть, вечно лохматый и неопрятный, зато способный с прилежанием китайского мандарина целый день заниматься своими ногтями, Жорж был из породы лодырей и не интересовался ничем, кроме своих удовольствий и удобств. Он был в хороших отношениях со всеми, но ни с кем особенно не дружил, и если этот улыбающийся эгоист признал в конце концов Бруно своим другом, то вышло это до некоторой степени потому, что Жоржу надоело противиться его натиску. Постепенно Бруно стал совершенно необходим Жоржу: он одалживал деньги, давал списывать задания по математике, мог без конца говорить на самую интересную для Жоржа тему — о женщинах. Большой любитель журналов о кино, Жорж составил себе вполне определенное представление о женщинах: ему нравились женщины эффектные, полногрудые, легкодоступные. Впрочем, он твердо решил остаться холостяком.