Под сенью благодати - [13]

— Отец Грасьен, — заметила она, — вкратце рассказал мне о том, что случилось. Бр-р! На вашем месте я умерла бы от страха!

— У меня не было для этого времени, — ответил Бруно. Едва ли он преувеличивал: все произошло так быстро. Впрочем, ему хотелось сейчас лишь одного: чтобы она опять улыбнулась. — Не преувеличивая значения этой трагикомической истории, я должен тем не менее признать, что не был на высоте положения. Перед моим мысленным взором не проносились, как в калейдоскопе, картины воспоминаний — мама, склонившаяся над моей колыбелью, первое причастие, знамена Освобождения и так далее и тему подобное. Нет, я думал лишь о пачке сигарет, размокшей у меня в кармане.

Она и в самом деле улыбнулась и принялась устанавливать на поднос чашки и чайник. Он боялся, что она сейчас уйдет. Но после минутного колебания она поставила поднос на стол и села у огня напротив Бруно. Он с трудом скрыл свою радость.

Вы, очевидно, одногодки с Жоржем, моим деверем, — заметила она. — У вас с ним хорошие отношения? Любопытно, что он никогда не рассказывает нам ни о своих товарищах, ни о жизни в коллеже.

— Да, мы с ним в одном классе. Жорж — прекрасный товарищ, только, по-моему, он ненавидит в коллеже все, кроме спорта, и, чтобы не замечать окружающей обстановки, все время спит: на лекциях, на уроках, в часовне, везде. Просто не верится, что можно столько спать, если ты не валишься с ног от усталости.

Бруно вновь удалось вызвать на ее лице мимолетную детскую улыбку, которая так ему нравилась.

— А вы, — спросила она, — вы не спите? Наверно, зимние месяцы тянутся в коллеже ужасно долго и однообразно, правда? Я бы никогда не смогла так жить.

— Да, конечно, — согласился Бруно, который терпеть не мог жаловаться, — но постепенно привыкаешь. Как и у монахов, у нас в конце концов вырабатывается умозрительный склад характера, В нашей жизни все: сон, прочитанная книга, — он секунду помедлил, — случайно увиденное лицо, — все приобретает особое значение и помнится бесконечно долго. И потом в тебе накапливается, как бы это лучше выразить, такая жажда впечатлений, столько желаний, такой вкус к жизни, что уже ничто не способно его вытравить.

Он принялся рассказывать о своих учителях, о занятиях, о себе; ему хотелось поведать ей обо всем. Обхватив руками колено, молодая женщина слушала его. В комнате стало темно, но Бруно заметил это, лишь когда дверь открылась и из коридора упал сноп желтого света. Бруно умолк; молодая женщина поспешно вскочила. Ее муж включил электричество и вошел; на нем были штаны для верховой езды и меховая засаленная куртка, которую он бросил на кресло.

— Послушай, Сильвия, — рассмеявшись, спросил он, — как это ты можешь сидеть в темноте? Ведь ничего не видно. — Он коснулся поцелуем волос жены и протянул Бруно квадратную, покрасневшую от холода руку. — А, это, должно быть, и есть наш утопленник? Я уже слышал о ваших подвигах, мой дорогой. Но теперь расскажите-ка мне все сами.

Непринужденным тоном, словно речь шла о забавной шутке, Бруно принялся рассказывать о своем вынужденном купании, а тот слушал, и глаза его искрились смехом. Когда Бруно дошел до описания того, как отец Грасьен, словно индеец племени сиу, полз к нему по льду, Юбер де Тианж взял чайник, намереваясь налить холодного чаю. Сильвия тотчас предложила заварить свежего и вышла из комнаты.

Продолжая рассказывать, Бруно рассматривал своего собеседника. Он походил на Жоржа, только в нем больше чувствовалась аристократическая порода: он был длинный, тощий, с красным лицом, большим носом и тонкими губами; икры обтянуты высокими шерстяными носками, та же манера держаться — мягко и чуть пренебрежительно. Бруно нашел, что его собеседник веселый и довольно симпатичный малый; он принял его приглашение остаться обедать.

Юбер дал ему один из костюмов своего брата, и Бруно, которому показалось забавным такое переодевание, необычайно тщательно занялся своим туалетом. Выходя из комнаты Жоржа, он услышал на лестнице громкие голоса. Остановившись на секунду, он понял, что это Юбер корит жену за то, что она накрыла стол в маленькой гостиной на первом этаже, а не в столовой.

— Но там же страшная холодина, — отвечала Сильвия, — Там долго не высидишь. Впрочем, ты это знаешь лучше, чем кто-либо другой, так как именно ты всегда выключаешь батареи!

Бруно спустился, и они вместе вошли в гостиную. Это была небольшая, светлая, уютная комната, обставленная в английском стиле, — низкие кресла и маленькие столики окружали горку с куклами; на полу лежал серый с белым ковер. Комната обогревалась печкой, топившейся дровами и напоминавшей своей отделкой раку. Юбер, к которому вернулось хорошее расположение духа, предложил Бруно выпить до обеда по рюмочке портвейна. Однако он без особой охоты отправился выполнять просьбу Сильвии, попросившей его сходить в погреб и принести бутылку божоле. Молодая женщина, улыбаясь, грациозно передвигалась по комнате; Бруно заметил, что она переменила прическу.

Бруно сидел спиной к огню, и обед казался ему просто восхитительным. Он ел все без разбору, любовался Сильвией и много говорил — с необычайной, чуть опьянявшей его легкостью. Хотя забавные истории из жизни коллежа он рассказывал Юберу, однако предназначались они для Сильвии. Впрочем, она, видимо, догадывалась об этом, так как часто вознаграждала его легким смешком. Она ничего не говорила, зато Юбер, который сам окончил «Сен-Мор», оживился и предался воспоминаниям. В конце обеда он рассказал, громко смеясь, одну довольно скабрезную историю; заметив, однако, что жена не разделяет его веселья, он повернулся к ней.