Под русским знаменем - [4]

Остановка и вызванное появлением хотя и призрачного неприятеля нервное возбуждение удвоили силы солдат. Несмотря на зной, они бодрее пошли вперёд, но скоро природа взяла верх над невеликими человеческими силами, и люди опять растянулись, не шли они, а тащились, опять появились уставшие и отставшие, а до конца пути всё ещё было далеко.

III НЕЛЮБИМЫЙ ТОВАРИЩ

тряд из Александровска шёл тремя колоннами, и войска, составлявшие его, были вполне надёжны. Пехота принадлежала к старейшим полкам русской армии, насчитывавшим более столетия своего существования. За эту долгую службу знамёна их видели во Франции, в Италии, в Швейцарии, в Турции, в Персии и в Германии. Славные имена: Париж, Лейпциг, Требия, Берлин, Ахалцых — вписаны в их историю. Они покорили Кавказ и имели все отличия, какие только даются войскам за подвиги: надписи на шапках, серебряные трубы и рожки, георгиевские знамёна и гренадерские бои. Кавалерия отряда состояла из казаков и горцев Дагестанской области.

В первой колонне, выступившей из Киндерли 14 апреля, начальником был старый кавказец майор Буравцов. Вторая колонна, остановленная на пути миражом, состояла из трёх рот ширванцев и одной роты самурцев. Кавалерию её составляли казаки: сунженцы и ейцы, по одной сотне, и две сотни дагестанского конно-иррегулярного полка с полевой и горной артиллерией. Командовал этой колонной полковник Тер-Асатуров. Третью колонну вёл сам начальник отряда полковник Ломакин.

Все эти колонны направлялись от форта Александровска по степному пространству до колодцев Каунды, отсюда уже преддверием возвышенной пустыни Усть-Юрт до колодцев Сенек и далее по пустыне до колодцев Биш-акты. Здесь все колонны соединялись и, оставив отряд для сдерживания киргизов, направлялись через пустыню на хивинский город Кунград, где предполагалось соединение Мангышлакского отряда Ломакина с Оренбургским отрядом генерала Верёвкина.

Все ужасы перехода по знойной пустыне пришлись как раз на начало пути. На переходе к Сенеку едва не погибла колонна Буравцова. Не менее тяжёл был перевод и для колонны Тер-Асатурова, но когда все войска сошлись у колодцев Биш-акты, забыты были все недавние страдания, все невозможные труды, а о предстоящем переходе через пустыню почти никто и не думал. У Биш-акты была в изобилии вода, и это являлось главным. Драгоценной влагой упивались и восхищались, как боги греческого Олимпа не упивались чудодейственным нектаром. Больные выздоровели, ослабевшие набрались новых сил; даже лошади и верблюды выглядели весьма сносно: как будто и не было губительного перехода по безводной пустыне. На бивуаке дагестанцев не смолкала зурна; среди русских солдат разливались удалые песни. Офицеры по большей части проводили время, лёжа на кошмах, и набирались сил для будущего похода. Опять явились общие интересы, без конца шли разговоры о последних событиях, о новой перестройке войск, произведённой Ломакиным из-за того, что отряд порядочно был ослаблен и в прежнем порядке с необходимой скоростью продвигаться не мог.

— Засуетился налёт-то питерский! — говорил пожилой, сильно растолстевший капитан, лёжа в тени киргизской кибитки, доставленной к колодцам казаками.

Капитан был из старых служак, выходивших в то время в офицеры из нижних чинов. Голос его был груб, движения резки и угловаты; когда он говорил, казалось, что он на что-то сердится. Его собеседник был молоденький прапорщик, с весёлым, так и дышащим юным задором лицом.

— Это вы, капитан, про кого же изволите? — быстро спросил он. — Про Скобелева?

— А то про кого же ещё! Тоже — начальник авангарда...

— А чем же он не начальник?

— Чем? Вот погодите, увидите чем... Пойдёт вперёд, покажет себя... Такие, батенька, чудеса в решете из реляций да донесений узнаете, что ахнуть только и останется... а на самом деле никаких чудес и не было... все фантазия-с, вот что-с! — докончил уже совсем раздражённо толстяк.

— Однако, капитан, — видимо, сдерживаясь, возразил ему собеседник, — такие вещи можно говорить про человека, имея только солидные подтверждения. Иначе они могут показаться...

— Клеветой-с? Так вы хотите сказать? Извинением вам за это предположение служит ваша молодость... — кипятился капитан. — Недавно служите в этом краю... А мы, старые туркестанцы, знаем-с не с ваше. Да-с! Какого вам ещё подтверждения моим словам нужно, когда фантазии подполковника Скобелева подтверждены самим его высокопревосходительством генерал-адъютантом фон Кауфманом? Вы об этом случае ничего не слыхали? Вы думали, была рекогносцировка... да-с, вы думали! Тогда подполковник Скобелев был в чине штаб-ротмистра. С казачками-с он не поладил, так они его головой выдали, разоблачили, так сказать, всё геройство. Что-с? За это тогда штаб-ротмистр Скобелев в Петербург-с назад отослан. Нам в Туркестане таких героев не нужно-с. Мы с Шамилем боролись, Гимры, Ахульго, Гуниб брали, потом с Черняевым Ташкент покорили, — так о наших-то подвигах не одна реляция, а весь мир говорит, вот что...

На лице молодого офицера отражалось страдание. Он видел, что старик возбуждён и от него нельзя даже и ожидать правильной оценки человека, которого он недолюбливал. Возражать было бесполезно. Такого воззрения на молодого подполковника держался не только этот старый кавказец, а и большинство офицеров Туркестанского отряда. В молодом Скобелеве видели выскочку, желавшего выдвинуться вперёд чужими трудами; более ничего и не подозревали в этом человеке. Он был чужим в Туркестане среди испытанных, закалённых войной бойцов. Всё казалось в нём странным; в вину Скобелеву ставили даже то, что он одевался всегда чисто, не сходился особенно дружески ни с кем и держал себя по отношению к товарищам не без некоторого высокомерия.