Под розой - [66]

Неужели начать новую жизнь так просто? Я взглянула на Гудрун. Она, причмокивая от удовольствия, запихнула в рот тефтельку, взяла в каждую руку по блюду и вышла. Я прошептала Петре, что надо быть осторожнее, но она ответила, что у нее нет времени быть осторожной.

— Это называется фэн-шуй. Не слышала? Нужно выбросить старые вещи, чтобы стать счастливым. К людям это тоже относится. И не надо делать вид, что ты меня не понимаешь, Ева. Ты ведь тоже многих вычеркнула из жизни. Иногда мне кажется, что это ты вдохновляешь меня на перемены. Вот смотрю я, как ты живешь, и…

— Прекрати! — Я почувствовала, что теряю над собой контроль, бросила на нее угрожающий взгляд и вышла из кухни.

На улице было по-летнему тепло, и собравшиеся в саду гости предвкушали обильное угощение. Мужская половина радостно приветствовала появление алкоголя. Петра торжественно открыла шампанское: пробка под грохот аплодисментов пролетела через весь сад. Все расселись, и начался пир. Блюда передавали друг другу, разливали вино, произносили тосты. Кто-то уже собирался спеть, когда Петра встала и произнесла краткую речь. Закончила она так:

— С Хансом пусть будет, как будет. А пока я хочу, чтобы вы радовались жизни, ели и пили в свое удовольствие и за мое здоровье!

Гудрун облизнулась. Религиозные убеждения запрещали ей подавать алкоголь у себя дома, но будучи в гостях, она позволяла себе выпить и сейчас наливала уже второй бокал.

— Как дела у Ирен? — через стол спросил Сикстен, беря блюдо с картошкой. Я попыталась перекричать собравшихся, сообщив, что она в доме престарелых и что там просто ужасно.

— Каждый раз, приезжая туда, я вынуждена искать персонал и в конце концов нахожу какую-нибудь молоденькую девчонку, которая не обучена ухаживать за стариками. Ирен сидит в инвалидном кресле и умоляет забрать ее домой. Меня мучает совесть, но выхода нет — ей нельзя оставаться дома одной. А когда я спрашиваю у заведующей, какие Ирен дают таблетки, почему ее не посещает врач и почему у нее грязные ноги и нечесаные волосы, та только твердит: «У нас будет праздник с раками и селедкой, у нас будет праздник с раками и селедкой». Честно говоря, я просто не знаю, что делать. Ни за что не хотела бы оказаться в таком ужасном месте, да еще в период отпусков.

Сикстен сочувственно покивал, но я видела: он, как и все остальные, считает, что меня это не касается. Когда я состарюсь, если, конечно, состарюсь, все будет по-другому. Я перевела взгляд на Свена и Орна, сидевших рядом. Орн то и дело косился на меня, видимо, опасаясь, что я услышу их разговор.

Петра болтала со священником, длинным и тощим, как палка, бледным человеком с лохматой шевелюрой.

— Три волхва, — говорила она, — которые пришли к младенцу Иисусу и принесли дары… На днях вы упомянули о них в своей проповеди. Знаете, что я думаю? Если бы на их месте оказались три мудрые женщины, они не стали бы дарить такие непрактичные вещи, как мирра или ладан, или что там было, а появились бы раньше, чтобы помочь Деве Марии с родами. А потом прибрались бы в стойле. И принесли с собой чистые пеленки и вкусную еду. А потом…

Я не успела дослушать, потому что Орн перебил Петру:

— Хотите, я скажу, что случилось бы потом? Не успели бы они вымыть младенца, как тут же заметили бы, что сандалии у Марии не подходят к тунике, а младенец совершенно не похож на Иосифа, и что осел у них старый и больной, и что сам Иосиф безработный, и что вряд ли им удастся получить обратно тарелку, в которой они принесли еду. А под конец они катались бы по полу от смеха, услышав, что Мария была девственницей, потому что прекрасно знали, какова она, еще со школьных времен.

Священник был в шоке от такого богохульства, но не мог помешать Орну и Петре вступить в жаркий спор. Петра стала наливать всем кофе и резать торты. Гудрун шепнула мне доверительно, что Ирен просто не повезло. Вот если бы она попала в тот дом престарелых, где она, Гудрун, подрабатывала… Там было замечательно. Хотя, тесновато, конечно, да и персонала не хватало, чтобы выводить всех подопечных на прогулку, поэтому старушки все лето проводили взаперти и могли только мечтать о том, чтобы искупаться в озере. Я не заметила особой разницы между домом, где была Ирен, и тем, что описывала Гудрун, кроме, разве что, того, что во втором жили одни старушки.

За кофе Орн рассказал, что марокканцы решили уехать. Язык у него уже слегка заплетался:

— Несмотря на то, что случилось, мне кажется, тут, в деревне, живут хорошие люди, мирные. А ведь раньше она славилась хулиганами и драчунами. Ольрог даже песню написал по этому поводу. «Не ходи в Фриллесос, а не то получишь в нос». Сам я ничего не имею против иностранцев, даже если не понимаю, что они там лопочут на своем языке. И мне плевать, едят они баранину или нет и какому Богу молятся. Я им ничего не говорю и ничего плохого не делаю. Я покупал товары у марокканца и болтал с его ребятишками, но я же не обязан приглашать их к себе в гости? Называй это, как хочешь, Ева, но для меня это и есть толерантность. И того же я жду от других. Чтобы люди принимали тот факт, что в свободное время я общаюсь с кем хочу.