Под развалинами Помпеи. Т. 2 - [25]

Часовой, взяв деньги и поворачиваясь к незнакомке спиной, пошел медленным шагом, говоря:

– Женщина, я тебя не видел; иди, если ты этого желаешь.

Женщина при этих словах часового быстро вышла из ворот и направилась к тому месту, где стояли кресты, слабо озаряемые догоравшим хворостом, зажженным перед тем солдатами.

Недалеко от крестов ее остановили двое часовых.

– Нам приказано никого не допускать к распятым; уходи.

– Сжальтесь, о солдаты, надо мной: дайте мне исполнить тот священный долг, который и над вами когда-то выполнят у вашего домашнего очага или ваши матери, или ваши жены и дочери.

– Она не сможет снять с крестов тела и унести их, – сказал один из часовых своему товарищу, тронутый жалостливыми словами незнакомки.

– Да, наконец, мы можем наблюдать за ней отсюда, – заметил его товарищ.

– Пройди, о женщина, – сказал тогда ей первый часовой и, нагнувшись к земле, собрал несколько сухих прутьев, которыми тут же оживил гаснущий костер; разгоревшиеся прутья осветили слабым светом морской берег.

Как тень проскользнула несчастная женщина и спустя несколько мгновений очутилась среди крестов.

– Тимен! – вскрикнула она отчаянным голосом, с трудом выходившим из груди.

– Фебе! – отвечал полуугасавший голос.

Эта была действительно Фебе, а голос, отвечавший ей, принадлежал любимому ею пирату, распятому, подобно прочим своим товарищам, вниз головой.

Бедная девушка упала на колени у подножья креста Тимена, обняла дорогую ей голову и, заливаясь горючими слезами, вымолвила следующие слова, прерывавшиеся рыданием:

– О мой Тимен, о жених моей души… – она не могла продолжать далее.

– Мужайся, о моя Фебе, единственная, ради которой я не желал бы умереть.

– Нет… я умру вместе с тобой.

– Фебе… ты платишь любовью и поцелуями за оскорбление и несчастье, причиненные тебе мной.

– Не говори этого, Тимен: разве ты не явился сюда для того, чтобы освободить меня как свою невесту?

– Фебе… ты пришла вовремя, потому что я чувствую приближение смерти от потери крови вчера и сегодня…

Тут Тимен умолк, потеряв сознание.

– Тимен!.. Мой Тимен! – продолжала звать его Фебе, но он не слышал ее зова.

Тогда, вскочив на ноги, она как сумасшедшая стала бросаться во все стороны, как будто ища помощи, но к кому могла она обратиться?

Она побежала к солдатам и попросила у них воды. Они подали ей воды в каске, и она, возвратившись к распятому пирату, опрыскала ею его лицо и достала из платья флакон с уксусом и стала мочить им ноздри и виски находившемуся в обмороке Тимену.

Из груди Тимена вырвался легкий вздох.

– Не оставляй меня, о любовь моя, не оставляй меня так скоро, – умоляла неутешная девушка, лаская его и покрывая его лицо поцелуями.

– Фебе… – проговорил умирающий пират, – не лучше ли умереть?.. Ужасно страдание, которое я терплю… видеть в таком состоянии меня живого и для тебя мучительно. О! Если бы Филезия была жива… ее трава…

– Не говори, Тимен…

– Это брачное ложе… его судьба приготовила нам, о Фебе… я умираю…

– Жди меня! – вскричала несчастная и запечатлела новый поцелуй на устах умиравшего пирата.

– Прощай, – прошептал Тимен и испустил последний вздох.

Фебе не могла и не хотела верить, что он умер; дрожащей рукой лила она крепкий уксус ему на лицо, виски и в рот, звала его ласковыми именами, возбуждала к жизни поцелуями и, когда, наконец, убедилась в его смерти, упала и сама замертво на землю.

Из сожаления к несчастной часовые подняли ее с земли и уложили около костра; под влиянием теплоты она начала приходить в себя. Заметив в ней признаки жизни, часовые влили ей в рот несколько капель ароматического отранского вина, повлиявшего благотворно на ее организм.

После нескольких минут, в которые Фебе как будто собиралась с мыслями, припоминая только что виденное и испытанное ею, она встала и почувствовала себя в состоянии ходить.

– Бессмертные боги, – сказала она солдатам, – наградят вас за ваше сострадание и вашу доброту ко мне.

После этого, закутавшись в свое темное покрывало, она направилась по дороге в город и скоро скрылась за приморскими воротами.

На следующее утро Юлия, по обыкновению, позвала к себе свою вольноотпущенницу, но Фебе не приходила; Юлия вновь повторила свой призыв, но и на этот раз Фебе не откликнулась.

Предчувствуя какое-нибудь несчастье, Юлия быстро вскочила с постели, надела поспешно нижнюю льняную тунику (intusiata), затем тунику intima с роскошной вышивкой и бросилась в комнату Фебе.

Отворив дверь, дочь Августа вскрикнула, пораженная ужасом. Фебе лежала на полу мертвая. Она, обмотав свою шею веревкой, задушила себя.

Глава восьмая Песни и горе

ПЕСНИ

После строгого выговора, сделанного Луцию Виницию императором Августом за то, что тот, забыв должное уважение к императорской фамилии, осмелился публично ухаживать в Байе за женой Луция Эмилия Павла, бывшего консулом и, следовательно, также заслуживавшего уважения со стороны молодого, ничем еще не отличившегося патриция, Август стал раздумывать о том, можно ли было ему согласиться на просьбу своей внучки, желавшей ехать в Соррент, чтобы повидаться там со своим братом, Агриппой Постумом.

До того времени Август не слышал о жизни младшей Юлии еще ничего особенно постыдного, что могло бы его оттолкнуть от нее: до него доходили рассказы об ее ветрености, быть может, и о некоторых неблагоразумных поступках, представлявшихся пустяками и не обращавших на себя внимания публики, привыкшей к скандальной жизни римских матрон. Нашептываниям же самой Ливии о дурном поведении Юлии он не вполне доверял, зная, что Ливия не особенно расположена к ней и брату ее, Агриппе Постуму; наконец, в данном случае на него могло иметь влияние и общественное мнение, находившее, что он был жесток по отношению к своей дочери Юлии и ее сыну, удаленным им в ссылку.