В жизни никогда ничего не пугавшийся скотт оцепенел, забыв выдохнуть. Подчинившая его, пребывавшая внутри его сокровенной плоти тварь была вполовину не так страшна и опасна, как это порождение ночи. Вот он — подлинный страх, столкновение лоб в лоб с силой, против которой ты ничего не сможешь поделать. Она сметает тебя, подобно сходящей с гор лавине, не интересуясь, враг ты, друг или просто случайный свидетель. Выбор невелик: последовать за ней, утратив себя, отдавшись ее могуществу, либо торопливо убраться с ее пути. Иного не дано. Сдаться на милость победителю — или погибнуть.
Но — добровольно служить Ночи? Стать цепной собачкой Зверя, его жаждущей, доступной подстилкой, зная, что через год-другой ты превратишься в точное его подобие?
Должно быть, после выматывающего и всепоглощающего акта любви волкодлак несколько расслабился и отвлекся. Или просто не ожидал, что добыча, которую он уже считал напрочь лишенной тяги к сопротивлению, вдруг неожиданно рванется вперед. Сбрасывая хозяина, причиняя себе новую боль, уподобясь волку, что перегрызает собственную лапу, дабы вырваться из капкана. Проигравший охотник не пытался напасть или скрыться бегством — он ринулся к краю обрыва и беззвучно исчез за ним прежде, чем Зверь успел выкрикнуть «нет, остановись!».
До волкодлака долетел частый перестук осыпающихся камней и глухой, тошнотворный удар тяжелого тела. Несколько мгновений Зверь просидел, съежившись, пораженный своей ошибкой и удивленный решением добычи. Пошатываясь, встал, затягивая ослабевшими руками распущенную шнуровку на облегающих штанах, добрел до уреза, глянул в темный проем. Глубоко внизу смутно виднелась скрюченная фигура разбившегося человека.
— Идиот, — вынес приговор Зверь, сплюнув в расселину кровью. — Надо было уродиться таким гордым и непримиримым болваном. А нам могло быть так хорошо… — он провел языком по ладони, все еще хранившей сладковатый вкус чужого семени, прижмурился от круговерти недавних жгучих воспоминаний. Разочарованно пожал плечами и, оступаясь на каменистых осыпях, побрел назад. К спящему лагерю среди холмов, к брату, который наверняка терпеливо ожидал его возвращения, к собственному человеческому облику, временно сброшенному за ненадобностью.
* * *
Лживая охотничья луна хорошо пошутила над ним, поманив на ночную прогулку и посулив ключи к загадкам. Теперь он сидит здесь, на дне узкой расщелины, чудом не свернув себе шею. До смерти хочется пить, ломит и болит все, что только способно болеть в человеческом теле, голова пылает, беззвучно рыдает оскверненная душа и во рту плещется горчайшая желчь. Кельт смутно представлял себе, где находится, как отыщет обратную дорогу к Ренну и как вскарабкается на стену. Его беспрестанно мутит, в ушах звенит смех и липкий, назойливый шепот Зверя «Ты мой, ты мой… Мне так нравится любить тебя…».
С третьей или четвертой попытки ему все же удается подняться. Широко расставив ноги, он застывает, тупо глядя перед собой, точно бык на живодерне, только что получивший смертельный удар обухом топора меж рогов. Когда тошнотворное головокружение малость прекратилось, он заковылял вверх по оврагу, поддерживая здоровой рукой безжизненно свисавшую сломанную.
Случись на пустынных ночных холмах случайный встречный — бежал бы в ужасе, пугая собутыльников в трактире россказнями о восставшем из могилы мертвеце, что бродит под луной в поисках своего убийцы. Жуткое, залитое кровью и воняющее блевотиной существо, что, пошатываясь, бредет навстречу своей судьбе сквозь бессердечную ночь.
© Copyright: Джерри Старк, 2008
