Под охотничьей луной - [4]

Вожак крохотного отряда — долговязый, тощий, с глазами, лихорадочно блестящими зеленью в предвкушении жутковатого приключения — стоит на краю обрыва, примериваясь, где удобнее начать спуск. Одно стремительное движение, он уже за краем, цепко удерживаясь на крутизне, перемещаясь все ниже и ниже, пока не добирается до карниза и не встает на него обеими ногами. Он задирает голову и вызывающе смотрит снизу вверх на приятелей, чьи лица отсюда кажутся бледными овальными пятнами. Поток ревет и беснуется, зажатый в ставшие слишком тесными стены ущелья. Ему нужно преодолеть от силы пять или шесть больших шагов, и причина, толкнувшая его на рискованный поступок, кроется вовсе не в кинжале и не в затаенном восхищении друзей. Ему нравится заигрывать со смертью, ощущать за плечом ее ледяное дыхание, и всегда ускользать. Он ни мгновения не сомневается, что улизнет и на этот раз. Улизнет, оставив старую каргу в дураках, и посмеется над ее неуклюжими попытками схватить его.

Корень, за который он ухватился, с треском рвется. Очень долгое мгновение он смотрит на зажатый в ладони обрывок, покрытый землей, затем бросается вперед, распластываясь на мокрой глине и пытаясь сохранить равновесие. Уступ под ногами медленно проваливается, но мальчишка еще не понимает, что случилось. Это происходит не с ним, с кем-то другим, а он благополучно добрался до своей цели и сейчас вскарабкается наверх.

— Лови! — доносится сверху истошный вопль. — Держи-ись!

Разматывающаяся веревка задевает его за плечо. Он медленно, как во сне, протягивает руку, пальцы на мгновение ощущают надежный колючий волос, но карниз начинает стремительно осыпаться, увлекая его за собой. Он еще успевает бросить один взгляд вверх, на удаляющиеся перекошенные лица, и подумать: «Интересно, я сначала разобьюсь или захлебнусь?»

Он падает молча, и спустя пару ударов сердца Байнен принимает его вместе с лавиной щебенки, вырванных с корнем растений и комьев глины. Черные камни в пенящейся воде похожи на зубы бешеной собаки, и эти равнодушные челюсти с размаху смыкаются на нем.

Только тогда он начинает кричать и просыпается. Вернее, кричит, приходит в себя, судорожно пытается вскочить и снова кричит — на этот раз от ослепительно-белой молнии боли, пронзающей левую руку. Не худа без добра: вспышка заставляет вспомнить, что его тринадцатилетие давным-давно осталось позади, вместе с друзьями детства и падением в реку. В тот промозглый весенний день он сумел поймать брошенную веревку, и приятели выволокли его наверх — трясущегося от пережитого прикосновения Старухи с косой, но не угомонившегося. Он никогда не задумывался, почему они всегда поддерживают его, какой бы замысел не пришел ему в голову, считая их поступок само собой разумеющимся. Разве он не был самым сообразительным и решительным среди них? Друзья защищали его перед сверстниками, когда их компания сталкивалась с другой, перед рассерженными родителями, решавшими, что пора положить конец проделкам младшего отпрыска, и не покинули его, когда… Когда что?

Когда игра перестала быть игрой и обернулась безжалостной жизнью. Они погибли, дав ему возможность скрыться. Он твердо знал: в последний миг своей суматошной жизни сквозь дрожащее пламя свечей он увидит их лица, навсегда оставшиеся молодыми, лица не осуждающие, но вопрошающие — исполнил ли он данное обещание?

— Я старался, — пробормотал он. — Но видит Бог, моих стараний оказалось недостаточно.

Он оперся на правую руку — в ладонь впились острые ребра крохотных камней — и осторожно сел. Перед глазами плавали разноцветные точки, и он ничуть не удивился, нащупав на затылке, под слипшимися в колтун волосами, широкий рваный шрам. Ему еще повезло, он не размозжил голову, с размаху брякнувшись на дно оврага. Докучно саднили царапины — множество незначительных и несколько глубоких, начавших заплывать кровью. Ноющая, горькая боль изгрызенных губ смешивалась с острой резью внутри, между ног, жутковатой, незримой отметиной Зверя, при малейшем движении злорадно напоминающей о себе.

Однако хуже всего обстояли дела с левой рукой. Ее пришлось перекладывать на колени, точно некий посторонний предмет. Там она и осталась лежать, напоминая фиолетово-багровый распухший окорок, потерявший возможность двигаться и насквозь проткнутый кое-где неожиданно белыми и чистыми обломками кости. К счастью, кровяные жилы и связки вроде не пострадали, хотя крови на нем самом и на валунах поблизости хватало с избытком.

— Случались деньки и получше, — мрачно поделился он с безмолвной стеной оврага, носившей заметные следы его скольжения вниз по склону. Рука, сломанная в запястье, сгорала в безжалостном незримом огне.

Он еле успел отклониться в сторону — его вырвало. Обломки костей с отчетливым скрежетом терлись друг о друга. Любому известно, что человеческое тело, к сожалению, не настолько выносливо, как хотелось бы, а люди оружия рискуют собой гораздо чаще остальных.

Куда сильнее телесных страданий мучила душевная боль. Грязь и скверна, переполнившие душу. Нечего винить внезапно накатившую слабость и прикидываться невинной жертвой. На несколько мгновений тьма одержала верх, заставив тебя свернуть не в ту сторону и получить по заслугам. Он узнал ответы на тревожащие его загадки — и эти ответы сведут его и тех, кто имел глупость ему довериться, в могилу. Он не имеет права сдохнуть здесь, скорбя по собственной глупости, он должен найти способ вернуться в замок.