Под одной крышей - [66]

Утром Рене встал раньше ее, вышел на улицу, купил восемь булочек, и они жевали их весь день. К вечеру она устала, и уезжать уже не хотелось. Она бы не сказала, что Рене удерживал ее, наоборот! После той ночи… как же это получилось? Это даже бестактно со стороны Рене… он заговорил о ее отъезде. Пора собираться, сказал он, утром наверняка должны быть поезда. Она, конечно, разозлилась: меня нельзя прогонять, дорогой, сама уйду, если захочу! Мали невольно передернула плечами под периной, скривленные в презрительную гримасу губы неузнаваемо изменили ее лицо. Снова восемь булочек на целый день, а между тем если бы Рене захотел, то мог бы достать еще что-нибудь. Когда он вернулся (почти целый час ходил за теми булочками!), даже не снял пальто. Томительно долго стоял у окна и нервно барабанил пальцами по стеклу. Она притворилась спящей, не заговаривать же первой, этого еще не хватало!..

Мали рывком села в постели, прислушалась: кажется, кто-то стучит. Эта жиличка постоянно бегает между первым и вторым этажами или, того хуже, шляется в Андялфёльд. Какие у нее могут быть там дела? Как раз когда она нужна, ее не оказывается на месте. В конце концов ей придется самой встать и привести комнату в божеский вид. Рене придет объясниться, просить прощения. Черт возьми, пусть приходит, она отчитает его… вот только этот хлев!.. Собака тоже… чистое наказание с ней, зря она принесла ее сюда, хорошо еще, что Маришка возится с Жигой. Если когда-нибудь все войдет в колею и она не будет вести цыганский образ жизни, запретит прислуге прикасаться к собаке.

…Его поведение нельзя оправдать, он поступил по-хамски. Кто бы мог поверить, что носитель столь древней фамилии способен на такое! Собственно, стоит ли выслушивать его оправдания? Но все-таки интересно, что он будет говорить? Тот грубый стук на рассвете… Рене буквально выволок ее из постели в ночной сорочке, взбил подушку, чтобы не осталось вмятин от их голов, втолкнул ее в ванную, скомкал платье, швырнул ей вслед и захлопнул дверь! Бог ты мой, какой дурацкий вид был у нее там, в темноте, — босиком, в ночной сорочке, страшно вспомнить! Потом гневный женский голос в прихожей: «Будь добр, не спи так крепко, зная, что я приду! Скажи спасибо, что я не выломала дверь. Не стоять же мне на лестнице, как нищей!»

…Она, затаив дыхание, сидела в ванной, пока они не ушли. Вот был бы номер, если бы Рене запер прихожую на ключ, но он сообразил, хитрый тип. Она не спеша оделась, спустилась вместе с Жигой вниз по лестнице, волоча за собой рюкзак, черт бы его побрал. Пусть теперь Рене попробует оправдаться, если сумеет.

Мали села на край постели и, опустив голову, поежилась от холода. Затем быстро натянула чулки, надела туфли, платье и, подойдя вплотную к большому зеркалу, стала разглядывать свое отражение. Какой мрак в комнате, она бледная, как привидение, волосы прилипли к шее, ко лбу, бр-р-р!

Затем она отправилась в ванную; никогда еще у нее не было такой тяжести в ногах. В ванной тоже темнотища, влажное белье задевает по лицу; вероятно, жиличка зажигала коптилку, оттого такой едкий запах. Куда она кладет веник, щетку? Ищи теперь, а между тем каждую минуту могут постучать и увидят ее с совком для мусора в руке… Ничего себе! В Чобаде она не докатилась бы до этого…

Застелить постель или не надо… а, и так сойдет, было бы ради кого стараться, только не ради Рене. Извольте, объяснитесь, выкладывайте свои оправдания, а потом она просто укажет ему на дверь.

Возле зеркала она видит скатанный клубок волос. Но мусор уже вынесен, не выходить же из-за этого клубка, как-нибудь потом, пойдет открывать дверь и захватит. Она сидит на постели в томительном ожидании. Напрасно она выставила продукты за окно. Не велика важность, если бы его светлость был шокирован тем, что она ест прямо с бумаги. Мали встает с чуть слышным стоном и подходит к окну. Отрезает кусок хлеба, колбасы, поглядывая вниз, на улицу Надор. Сколько людей на улице, тачки, повозки, неужто никогда не будет конца этому переселению народов? Прилично одетых людей почти не видно, сплошь грубые ботинки, галифе и противные бороды: могли бы уже побриться, ведь со времени блокады прошло почти два месяца. В такой суматохе трудно разглядеть знакомое лицо. Может быть, Рене свернул под арку ворот, а она и не заметила, стук в дверь здесь, у окна, не слышен.

Она резко повернулась, вышла в прихожую, открыла дверь — там тоже тихо. Сбежала вниз.

— Меня не спрашивали? — поинтересовалась она у Мари.

— Здесь?

— Здесь, конечно, где же еще.

— Нет, никто не спрашивал.

Баронесса прошла в глубь кухни, но дверь оставила открытой, чтобы видеть лестницу.

— Утром, когда мы расстались с тетушкой, она обещала навестить меня, но, наверное, не рискнула тащиться пешком в такую даль. Вы не скучаете здесь? Хоть бы книга какая была, ей-богу, боюсь вечерами оставаться одна. Завтра хоть пешком, но отправлюсь домой, в Чобад, не могу здесь больше.

Она раздраженно расхаживала между дверью и плитой, на миг остановилась и, не отрывая взгляда от лестничной клетки, не оборачиваясь, спросила:

— Сколько вам лет?