Под одной крышей - [24]

— Ну что вы такая робкая? — Парень чуть-чуть наклонился к Мари, улыбнулся, заглядывая ей в лицо. — Не бойтесь, я не кусаюсь, хотя и могу вспылить, когда слышу подобные высказывания. Не воображайте, что эту идиотскую реку вы одна придумали. Многим хочется, чтобы все шло по-старому, будто ничего и не было. Но нет, черт возьми!

— Крепко всыпал! — засмеялся Лаци и с размаху хлопнул по одной из печек. — Узнаю вашего папашу, он тоже вечно злится.

— А разве я злюсь? — Парень изумленно посмотрел на дворника. — Между прочим, я совсем не хотел вас обидеть, — снова повернулся он к Мари. — Вы обиделись на меня?

— Нет, что вы. Я понимаю, что сказала глупость… ведь…

— Но сами-то вы, как мне кажется, вовсе не глупы, — констатировал Дюрка. — Просто сумбур у вас в голове. Ну не обижайтесь, ладно? Вы замужем?

— Замужем, — ответил Лаци, — муж у нее в плену, во всяком случае надеемся, что так.

— Кто он по профессии?

— Работал на фабрике Неменя, в Чепеле. — И добавил: — Социалист.

— Ах, так это муж научил вас таким…

— Мой муж рабочий, — перебила его Мари и, чуть ли не крича, спросила: — А вы кто такой, чтобы поучать нас?

— Я? Никто, — ответил парень.

Лаци словесная перепалка доставляла явное удовольствие. Он сказал:

— Голубка не без желчи оказалась, что вы скажете на это, Дюрка?

— И если уж вам так хочется знать, я прожила с мужем всего полгода, причем три месяца из них он провел в казарме, — продолжала Мари, раскрасневшись. Она готова была заплакать от досады: нежданно-негаданно приходит какой-то парень, кричит, грубит. И главное, задевает самое больное место, оно и без того сил нет как ноет… Но Дюрка, видимо, уже прикинул что к чему, так как по его лицу скользнула улыбка раскаяния, голос тоже изменился.

— Я совсем забыл, ведь вы же еще не знаете меня. Вот тетушка Ковач знает очень хорошо, что мы все кричать горазды, и отец, и мать. Когда мы разговариваем друг с другом, во всем доме слышно. Но кто кричит, у того нет секретов, верно? Думаю, что и жена чепельского рабочего скоро на многое будет смотреть по-иному. Вы все еще сердитесь?

— Нет, ни капельки.

— Вот и прекрасно. Если хотите, давайте изредка встречаться, разговаривать. Только не подумайте ничего такого, я не ловелас, верно ведь, тетушка Ковач?

— Откуда мне знать? — Луйза опустилась на колени перед печкой и принялась шуровать в ней палкой. — Но по-моему, вы порядочный парень.

— Вот видите! Ну, мне пора. Выменял матери керосинку, боюсь, как бы дом не спалила.

— Это вполне возможно, — засмеялась Луйза, — но тогда бы крик поднялся до небес.

Дюрка помахал рукой, каждому приветливо улыбнулся, сделал широченный шаг, потом другой и сразу очутился у двери, еще через мгновение дверь с шумом захлопнулась за ним. И тут же он предстал перед кухонным окном, приплюснул нос к стеклу, прогремел:

— Она сама захлопнулась! — И исчез.

После его ухода на кухне воцарилась тишина, первым нарушил ее Лаци:

— Больно умничает. Не поддавайся ему, Мари, у тебя у самой — ума палата, верно, Луйза?

Жена ответила не сразу, в задумчивости:

— Она еще молодая, пусть учится. Мы в Пецеле окончили всего шесть классов, и вот барахтаемся, как умеем, в мире. Ну давай тарелки, Мари.

6

На следующий день в дворницкую заглянул старший Пинтер.

— У вас найдется время, госпожа Ковач?

— Смотря на что, — ответила Луйза.

— Сходим в квартиру Вайтаи, посмотрим. Захватите ключ.

Луйза отыскала ключ от квартиры Вайтаи, поднялась с уполномоченным по дому на второй этаж. В прихожей стоял полумрак. Пока Луйза нашарила дверь в ближайшую комнату, Дёрдь Пинтер споткнулся обо что-то и, чертыхнувшись, остановился в нерешительности. Когда Луйза нажала ручку, дверь с грохотом повалилась в комнату, и они увидели над собой открытое небо — верхняя часть правой стены была разрушена. В комнате был настоящий погром: дверцы шкафов распахнуты, между опрокинутыми стульями и столиками валяются мужские шляпы, фрачные жилеты, носовые платки, горы полотенец, крахмальные воротнички и манжеты, старомодные шелковые носки, узорчатые гольфы, рассыпанные связки писем, рекламные проспекты, кипы газет, бинокль в кожаном футляре, фотоаппарат, стек, шпоры, офицерская сабля, под стулом натянутые на колодки сапоги, покрытые слоем известки лаковые туфли. Перед одним из шкафов высится куча костюмов и пальто с раскинутыми в стороны рукавами, словно кто-то в ярости свалил их сюда, а потом стал топтать.

— Совсем обвалились две соседние комнаты, — объяснила Луйза. — Снизу не видно, как сильно пострадала и эта. — Она отодвинула в сторону офицерский ментик василькового цвета, приподняла его и негодующе воскликнула: — Сколько добра пропадает здесь, а они и пальцем не хотят шевельнуть!

— Как видно, господин барон заядлый спортсмен, — произнес Пинтер, стоя в дверях и обозревая оттуда развороченную комнату.

— Участвовал в скачках, занимался фехтованием, разве вы не знали, господин Пинтер?

— Мы с ним не были знакомы, — ответил Пинтер.

В доме никто не знал ни старшего лейтенанта запаса барона Эгона Вайтаи, ни его супругу. Они только зимние месяцы проводили на улице Надор. Квартплату собирали супруги Ковачи между первым и пятым числами каждого месяца, жильцы со всеми своими нуждами обращались к ним. Вайтаи оставались незримыми и недосягаемыми и делали вид, будто не замечают той суматохи, которую вызывало их появление в доме, о чем красноречиво свидетельствовала стоявшая у ворот белая спортивная машина. Если кто-нибудь видел, как барон или его супруга с накрашенными ногтями садились в машину или выходили из нее, он обязательно делился в семейном кругу: «Я видела госпожу Вайтаи, какая она красивая и как одета!» Старший Пинтер тоже рассказывал об этих встречах за обедом. При этом он делал вид, что не питает особого интереса к баронской чете и упоминает о ней просто так, раз уж разговор зашел о мелочах повседневной жизни. Он всегда с пренебрежением говорил о хозяевах дома, словно умышленно держался на расстоянии от «этой четы», но втайне злился, когда его компаньоны-текстильщики спрашивали: «Вы живете в доме Вайтаи? Что они за люди, барон и его жена?» — «Я не знаком с ними», — отвечал он нехотя и пренебрежительно, как человек, для которого весь баронский род пустой звук, а иногда добавлял: «Я принципиально избегаю заводить знакомства в доме, в котором живу».