Под одной крышей - [11]

Мари заморгала. Йолан тоже смутилась, но тут же нашлась:

— Это Фекете, квартирант. А муж мой где-то в России… надеюсь, когда-нибудь вернется домой.

Вернется, обязательно вернется, поддержала ее Мари, но приятная беседа расстроилась. Луйза заторопилась, стала прощаться, сказала, что как только по мосту откроют движение, они приедут с тележкой за вещами Мари.

— А до той поры, Йоланка, мы очень просим вас присмотреть за тем, что остается, — сказала Луйза. — Вы ведь знаете, как в нынешние времена трудно что-либо приобрести.

— Ладно, ладно, — сказала Йолан, задумчиво глядя перед собой. Затем, словно приняв какое-то решение, она порывисто встала, торопливо вышла вслед за женщинами и закрыла за собой дверь на кухню.

— Да не спешите вы, — сказала она, давая понять, что хочет еще что-то сказать, — никуда не денется ваш мост.

— И то верно, — заколебалась Луйза и остановилась на ступеньках.

На узком дворе двое мужчин разговаривали с какой-то женщиной в брюках, державшей в зубах сигарету. Лица обоих обрамляли курчавые бороды. На одном из мужчин — степенном, уже в годах, тучноватом господине — было новое ворсистое зимнее пальто, на целую четверть разрезанное сбоку. Другого отличала военная выправка, и слова он не произносил, а скорее чеканил. В медово-желтых волосах их собеседницы проступали тусклые белые пятна. Не обращая внимания на появившихся женщин, она глубоко затянулась сигаретой и резким голосом сказала:

— Одна женщина продавала на площади Кристины газеты — называется газета «Сабадшаг», — она привезла их из Пешта, значит, можно переправиться через Дунай. Не сидеть же здесь вечно и ждать неизвестно чего! Опасность миновала, можно без риска высунуть наконец-то свой нос из норы.

Йолан, не очень-то стараясь понизить голос, объяснила Луйзе:

— Не терпится Марцелле Боршоди попасть в Пешт, пойти к парикмахеру, прогуляться по набережной Дуная.

Мужчина с военной выправкой сказал:

— Прошу покорнейше простить, опасность не миновала, а, наоборот, приближается, но с другой стороны. Я тоже читал ту газету и сам не рад.

— Что тебя напугало? — спросил степенный мужчина, на пальто у которого зиял свежий разрез.

Йолан моментально нашла и этому объяснение:

— Разрезал дорогое пальто, надеясь, что не узнают, кто он такой.

— Красная опасность, да будет тебе известно, — ответил скороговоркой первый. — По ту сторону сплачиваются коммунисты, открыто провозглашают себя Венгерской коммунистической партией.

— Этого надо было ожидать, — сказал второй, переступая с ноги на ногу и опираясь при этом на палку. — Следствие проигранной войны…

— Рано еще говорить о проигранной войне. Я из достоверного источника знаю, что в районе Дьёра «армия спасения» одержала решительную победу…

— Да, но зато падение Кёльна ожидается с часу на час…

— Это не меняет дела. Обстановка в данный момент…

Тут в дискуссию вмешалась Йолан Келемен:

— Обстановка в данный момент такова, что немцы улепетывают без оглядки. Да и вы, господин полковник, поступили бы разумно, если бы последовали их примеру, а не то как бы вам худо не пришлось здесь.

Полковник оторопело промямлил:

— Не говорите так громко, милейшая Йолан…

— Я всегда так говорю, голос у меня такой!

Йолан громко засмеялась, взяла Луйзу под руку, и они повернули в сторону квартиры дворника.

— Трусливая свинья! Если так уж ратует за германскую победу, почему же тогда целых два месяца прятался в убежище? Во время облавы напустил в штаны со страху. Все интересовался моими постояльцами, без конца спрашивал, кого я приютила у себя в квартире, не евреи ли они. Только потому и не донес, что у самого рыльце в пушку!

— Господин Фекете вроде бы не похож… — неуверенно произнесла Луйза.

— Он не еврей, — махнула рукой толстушка, усаживаясь на кровать Мари и оглядывая комнату. — Ну, Маришка, у вас, скажу я вам, настоящий погром. А что до Фекете, так он прятался вовсе не из-за трусости, как тот! — И она кивнула в сторону двора. — По профессии он слесарь-инструментальщик, целый год работал на каком-то секретном заводе, потом завод погрузили и вместе с людьми вывезли в Германию. Он не поехал в Германию и спросил у моего мужа, Лайоша, что же ему делать дальше. Лайош посоветовал раздобыть фальшивые документы и укрыться где-нибудь, ведь ждать уже недолго осталось — это было весной сорок четвертого года. Так он и скитался, пока не попал ко мне, даже играл на пианино в одной корчме, он и это умеет. Когда к власти пришли нилашисты, помню, Лайош привел его как-то вечером. С тех пор он и застрял здесь. Еще мальчишка, двадцать один год, но эта Марцелла и ей подобные, — она опять кивнула в сторону двора, где по ее предположению стояла крашеная блондинка в брюках, — языки чешут на наш счет. Что ж, пусть, меня от этого не убудет!

Она громко засмеялась, и эхо ее голоса рикошетом отскакивало от замурованного кирпичами окна. С каким-то беспокойством вглядывалась она в лицо Луйзы, будто желая убедиться, поверила ей эта женщина или нет. Луйза усердно кивала: конечно, у него еще совсем детское лицо скрыто под бородой, наверно, славный парнишка, помогает по дому. Правда, правда, подтвердила Йолан и, облегченно вздохнув, отвела глаза.