Под немецким ярмом - [9]
— Это ты, старина? — обернулся к нему старший барин. — Убери-ка его отсюда; не то еще на всех нас беду накличет.
— Шалый, одно слово! У него и не туда еще дума заносится.
— А куда-же?
— Да хочет, вишь, грамоте обучиться. Ну, подумайте!
— Да, ваша милость, не откажите! — подхватил тут Самсонов. — Век за вас Богу молиться буду.
— Мало еще своего дела! — продолжал брюзжать старик. — Батожьем-бы поучить — вот те и наука.
— Слышишь, Григорий, что умные-то люди говорят? — заметил Александр Иванович. — Знай сверчок свой шесток.
— Прости, Саша, — вступился младший брать. — Есть еще и другая пословица: ученье — свет, а неученье — тьма. Отчего мы с тобой из деревни до сих пор толкового отчета никак не добьемся? Оттого, что прикащик y нас и в грамоте, и в ариѳметике еле лыко вяжет. Я, правду сказать, ничего против того не имею, чтобы Григорий поучился читать, писать, да и счету.
— А я решительно против того. Ну, а теперь вы, болтуны, убирайтесь-ка вон; мешаете только сериозным делом заниматься.
— Иди, иди! чего стал? — понукал Ермолаич Самсонова, дергая его за рукав. — Тоже грамотей нашелся! Ну, подумайте!
Нехотя поплелся тот за стариком. Господа же принялись опять за свое "сериозное дело".
— Уморительный старикашка с своей поговоркой, — говорил Александр Иванович, собирая карты. — Экая шваль ведь пошла, экая шваль: ни живого человеческого лица! Ну, подумайте!
Действительно, счастье ему изменило; брать его то-и-дело обявлял квинты, четырнадцать тузов и насчитывал за шестьдесят и за девяносто. Александр Иванович потерял терпение.
— Нет, в пикет тебе теперь безсовестно везет! — сказал он. — Заложи-ка лучше: банчик.
— Могу; но сперва дай-ка сосчитаемся.
При рассчете оказалось, что запись младшего брата превышала запись старшего на двенадцать рублей.
— Вот эти двенадцать рублей и будут моим фондом, обявил он.
— Только-то? Тогда я ставлю сразу ва-банк.
Но счастье не повернулось: карта понтирующого была бита и фонд банкомета удвоился.
— Ва-банк!
Фонд учетверился.
— Ва-банк!
— Да что-ж это, брат, за игра? — заметил Петр Иванович. — Ты будешь этак удваивать куш, пока не сорвешь наконец банка?
— Это — мое дело.
— Ну, нет! Предел ставкам должен быть. Еще два раза, так и быть, промечу.
— Еще десять раз, голубчик!
— Ладно, пять раз — и баста.
Но все пять раз удача была опять на стороне банкомета. Проигравшийся с досады плюнул и помянул даже чорта.
— Полторы тысячи с лишком! Да y меня и денег таких нет.
— Так вот что, Саша, — предложил Петр Иванович. — Я смараю тебе всю сумму; уступи мне только все права на Самсонова. — Как так?
— А так, что до сих пор он принадлежал нам обоим; а впредь он будет исключительно мой.
— Что за фантазие!
— Ну, чтож, идет?
— Идет!
Петр Иванович стер со стола всю свою запись, а затем крикнул:
— Самсонов!
Самсонов показался на пороге.
— Подойди-ка сюда. До сегодняшнего дня y тебя было двое господ: вот Александр Иванович да я. Теперь мы заключили с ним полюбовную сделку: он уступил мне все свои права на тебя.
Сумрачные еще черты молодого камердинера просветлели.
— Так-ли я уразумел, сударь? У меня будет один всего господин — ваша милость; а y Александра Иваныча один Ермолаич?
— О Ермолаиче y нас речи не было; он остается при том, при чем был. Но ты, понятное дело, не должен отказываться помогать иногда старику.
— Да я со всем моим удовольствием.
— А так как над тобой нет отныне уже другой власти, опричь моей, то я разрешаю тебе обучиться и грамоте, и письму, и счету.
Самсонов повалился в ноги своему единственному теперь господину.
— Ну, это ты уже напрасно, этого я не выношу! — сказал Петр Иванович. — Не червяк ты, чтобы пресмыкаться. Сейчас встань!
— За это слово, сударь, блогослови вас Бог! — произнес глубоко-взволнованный Самсонов и приподнялся с полу. — Мы хоть и рабы, а созданы тоже по образу Божию…
— Ну, вот, и пожинай теперь свои плоды! — заметил брату по-французски Александр Иванович. — Он считает себя настоящим человеком!
— А что-же он по твоему — животное? — отозвался на том-же языке младший брат; после чего обратился снова к Самсонову. — Но учителя для тебя y меня еще нет на примете. Разве послать за приходским дьячком?..
— Да чего-же проще, — насмешливо вмешался снова Александр Иванович: — отправь его в des sciences Академию: там учеными мужами хоть пруд пруди.
— А чтож, и отправлю, — идее вовсе не дурная, — только не к немцам-академикам, а к русскому-же человеку, секретарю Академии, Тредиаковскому. Он обучал русской грамоте ведь и принца Антона-Ульриха.
На этом разговор был прерван резким звонком в передней: то были ожидаемые Шуваловыми партнеры, и весь интерес приетельской компании до самого рассвета сосредоточился уже на «капитальном» вопросе: ляжет-ли такая-то карта направо или налево.
VI. Секретарь де-сиенс Академии на службе и на Олимпе
Своего будущого учителя, Василья Кирилловича Тредиаковского, Самсонов не имел еще случая видеть, а по наслышке не мог составить себе об нем сколько-нибудь ясного представление. Некоторое время уже спустя, горемычный пиита-философ, привязавшись, повидимому, довольно искренно к своему способному ученику, в минуты откровение поведал ему урывками свое прошлое. Из этих урывков для Самсонова постепенно выеснилось, что Тредиаковский был сыном приходского священника и родился в Астрахани в 1703 году. Первые азы он одолел в местной приходской школе, но затем был перемещен в латинскую школу при католическом костеле монахов-капуцинов "для прохождение словесных наук" на латинском языке. Влиение на него отцов-капуцинов и в религиозном отношении сказалось при окончании двадцатилетним бурсаком курса: когда родитель вздумал тут женить его на одной священнической дочери, чтобы открыть ему таким образом путь к священническому сану, сын сбежал из-под венца в Москву. Блогодаря основательной подготовке в латыни, он был принят в славяно-греко латинскую академию при московском Заиконоспасском монастыре прямо в класс реторики. Но его мечтою было — "вящшее усовершенствование" в заграничных академиех. И вот, с грошами в кармане, он пешком добирается до Петербурга, находит там "вожделенную оказию" и на голландском корабле плывет в Амстердам. Русский посланник при голландском Дворе граф Головкин, дает ему y себя временный приют "с изрядным трактаментом", пока юноша не научается говорить по-французски; а затем отпускает его с миром "по образу пешего хождение" в Париж, где тамошний посол наш князь Куракин точно также принимает его "на даровой кошт" в свой дом. В парижском университете молодой человек заканчивает свое образование по наукам философским и математическим, а в Сорбоне — по богословским. В то же время он участвует и в публичных диспутах, пишет не только русские, но и французские стихи, переводит на русский язык, частью прозой, частью стихами, сочинение "езда на остров любви". По возвращении в Петербург он мается три года без места, "испытывая всякие огорчительные неожиданности и реприманты", пока, наконец, в 1733 году не пристраивается на казенную должность секретаря "де-сиенс Академии", с жалованьем в 360 р. асс. и с обязательством: "1, стараться о чистом слоге российского языка, как простым слогом, так и стихами; 2, давать лекции в гимназии при Академии; 3, трудиться совокупно с другими над лексиконом, и 4, окончить грамматику, которую он начал, также и переводить с французского и латинского на российский язык все, что ему дано будет". Теперь-же он, "как истинный сын, отечества, полагал всю славу и удовольствие в доблестном выполнении сих начальственных предначертаний".
За все тысячелетие существования России только однажды - в первой половине XVIII века - выделился небольшой период времени, когда государственная власть была в немецких руках. Этому периоду посвящены повести: "Бироновщина" и "Два регентства".
"Здесь будет город заложен!" — до этой исторической фразы Петра I было еще далеко: надо было победить в войне шведов, продвинуть границу России до Балтики… Этим событиям и посвящена историко-приключенческая повесть В. П. Авенариуса, открывающая второй том его Собрания сочинений. Здесь также помещена историческая дилогия "Под немецким ярмом", состоящая из романов «Бироновщина» и "Два регентства". В них повествуется о недолгом правлении временщика герцога Эрнста Иоганна Бирона.
В однотомник знаменитого беллетриста конца XIX — начала XX в. Василия Петровича Авенариуса (1839 — 1923) вошла знаменитая биографическая повесть "Отроческие годы Пушкина", в которой живо и подробно описывается молодость великого русского поэта.
Авенариус, Василий Петрович, беллетрист и детский писатель. Родился в 1839 году. Окончил курс в Петербургском университете. Был старшим чиновником по учреждениям императрицы Марии.
Главными материалами для настоящей повести послужили обширные ученые исследования Д. И. Эварницкого и покойного А. А. Скальковского о запорожских казаках. До выпуска книги отдельным изданием, г. Эварницкий был так обязателен пересмотреть ее для устранения возможных погрешностей против исторической и бытовой правды; за что автор считает долгом выразить здесь нашему первому знатоку Запорожья особенную признательность.
Две оригинальные сказки, которые вошли в этот сборник, - «Что комната говорит» и «Сказка о пчеле Мохнатке» - были удостоены первой премии Фребелевского Общества, названного в честь известного немецкого педагога Фребеля.В «Сказке о муравье-богатыре» и «Сказке о пчеле Мохнатке» автор в живой, увлекательной для ребенка форме рассказывает о полной опасности и приключений жизни этих насекомых.В третьей сказке, «Что комната говорит», Авенариус объясняет маленькому читателю, как и из чего делаются предметы в комнате.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Немецкий писатель Эрнест Питаваль (1829–1887) – ярчайший представитель историко-приключенческого жанра; известен как автор одной из самых интересных литературных версий трагической судьбы шотландской королевы Марии Стюарт. Несколько романов о ней, созданные Питавалем без малого полтора века назад, до сих пор читаются с неослабевающим интересом. Публикуемый в данном томе роман «На пути к плахе» переносит читателя в Европу XVI столетия, в то романтическое и жестокое время, когда Англию, Шотландию и Францию связывали и одновременно разъединяли борьба за власть, честолюбивые устремления царствующих особ и их фаворитов.
Мари Жозеф Эжен Сю (1804–1857) — французский писатель. Родился в семье известного хирурга, служившего при дворе Наполеона. В 1825–1827 гг. Сю в качестве военного врача участвовал в морских экспедициях французского флота, в том числе и в кровопролитном Наваринском сражении. Отец оставил ему миллионное состояние, что позволило Сю вести образ жизни парижского денди, отдавшись исключительно литературе. Как литератор Сю начинает в 1832 г. с авантюрных морских романов, в дальнейшем переходит к романам историческим; за которыми последовали бытовые (иногда именуемые «салонными»)
Бенито Перес Гальдос (1843–1920) – испанский писатель, член Королевской академии. Юрист по образованию и профессии, принимал деятельное участие в политической жизни страны: избирался депутатом кортесов. Автор около 80 романов, а также многих драм и рассказов. Литературную славу писатель завоевал своей исторической эпопеей (в 46 т.) «Национальные эпизоды», посвященной истории Испании – с Трафальгарской битвы 1805 г. до поражения революции 1868–1874 гг. Перес Гальдос оказал значительное влияние на развитие испанского реалистического романа.
Трилогия «Христос и Антихрист» занимает в творчестве выдающегося русского писателя, историка и философа Д.С.Мережковского центральное место. В романах, героями которых стали бесспорно значительные исторические личности, автор выражает одну из главных своих идей: вечная борьба Христа и Антихриста обостряется в кульминационные моменты истории. Ареной этой борьбы, как и борьбы христианства и язычества, становятся души главных героев.