Под немцами - [145]

Волнуясь, она сказала, что их госпиталь 3 августа разбомбило, здание, где жили врачи, сгорело, погибли все вещи и документы, и она бросилась искать приюта и нашла его у старушки на Подгорной слободке. С бабушкой она поделилась, что ее нация еврейская, и она не знает, как ей быть, что делать в ее положении? Бабушка ей посоветовала сходить к батюшке и перекреститься, авось немцы ее не тронут. И тут же повела ее на 1-ю Подгорную улицу к нашему дому. Пришлось мне разъяснить Тамаре, что немцы запретили крестить и выдавать справки об этом всем евреям, очутившимся к их приходу в Ставрополе. «Но есть и другой выход, — предложил я. — О том, что Вы еврейка, знают только Ваша бабушка и я. В Вашей внешности нет ничего еврейского, Вы — блондинка и даже говорите по-нижегородски на “о”. Поезжайте на мою родину в станицу Казьминскую, найдите наших друзей, скажите, что Вы моя невеста, во время войны, в блокаду Ленинграда потеряли друг друга и теперь пришли по данному мною адресу на мою родину отыскивать меня здесь, куда я непременно дам о себе знать. Тут Вы получите приют, станете работать врачом, завоюете всеобщее уважение, а по прошествии времени, когда все наладится, я сам к Вам приеду и увезу в Ставрополь, где Вас никто не знает». Тамара ответила, что подумает, и ко мне придет, и скажет о своем решении.

Скоро она снова пришла и сообщила, что решила разделить судьбу своего народа и пойдет на место последнего сбора евреев у здания СД (у аптеки напротив входа в б[ывший] дом НКВД). Сколько я ни упрашивал, ни умолял отправиться пешком в ст[аницу] Барсуковскую и там, переправясь через Кубань, пройти еще пешком 20 верст от станции Богословской в Казьминку, она наотрез отказалась. Попросила на прощание перевести ее через дорогу и открыть перед ней дверь, чтобы она вошла в здание, не подав виду, что у нее от страха подгибаются ноги. Я шел с ней, держа ее под руку, под знаком зловещего черепа на фуражке свирепого верзилы шарфюрера СС, сопровождавшего, как Харон, в ад еще живых, трепетно дрожащих людей в мертвые подвалы СД для погрузки в последний рейс… Самое ужасное, что уже в ноябре произошло поражение немецкой армии в Сталинграде, повлекшее уход войск Клейста с Кавказа. Бедной Тамаре не пришлось бы долго томиться в Казьминке, последуй только она моему настоятельному требованию.

Весной 1945 года по пути к собственной Голгофе — в Лиенце на Драве я встретил случайно земляка-казьминца и от него узнал, что за всю оккупацию они у себя так и не увидели живого немца! Тамаре Гансбург, следовательно, ничто не грозило, доберись она, пройдя пешком 60 км от Ставрополя до Казьминки. Последний ее взгляд кролика, идущего покорно в пасть удаву, до сих пор считаю мучительнейшим эпизодом моей жизни! Зрелище легендарного, прикованного к скале Эльбруса Прометея, которого клевал хищный орел, не давая покоя, видится еще и теперь по прошествии полувека этих событий! Вот так и на приют альпинистов — метеостанцию на Эльбрусе — неожиданно явились солдаты горного корпуса «Эдельвейс» и попросили ее персонал немедленно покинуть занимаемое ими помещение. И они, бросив все, в чем были, пошли, обходя зияющие трещины, вниз, слепо и безоговорочно подчинившись чужим солдатам с автоматами в руках…

Однажды на улицах города вдруг заиграл духовой оркестр. За ним к вокзалу шагала гражданская публика. Преобладала молодежь с заплечными мешками и с сумками в руках. Их сопровождали сумрачные и озабоченные родители, родственники и приятели. Толпа направлялась к вокзалу к поезду, состоявшему из десятка стареньких пассажирских вагонов. После погрузки состоялся краткий митинг. Событие оказалось необычным. Это ехала ставропольская молодежь, согласившаяся добровольно завербоваться на работу в Германию. Многие юноши и девушки решились сделать крутой поворот в судьбе, познакомиться с Германией в трудные годы войны. Такой эшелон был в те дни отправлен и из Минеральных Вод. Они не попадали в категорию мобилизованных остарбайтеров, обязанных носить на себе знак OST, а устраивались на работу через биржи труда и получали продукты по карточкам наравне с другими иностранными рабочими, которых в ту пору в Германии было множество. Мы мало что знаем, как проходила их жизнь в этой стране в годы войны. Часть вернулась в 1945 году в общем потоке репатриантов. Кто-то погиб в самой Германии под градом бомб, сбрасываемых авиацией США и Англии. Кто-то, вернувшись в Россию, попал на восстановление разрушенных в войну заводов, фабрик, шахт, где жизнь в послевоенный период отнюдь не была сладкой. Перед кем-то открылись и двери «Архипелага ГУЛАГ»…

Мне удалось в Пятигорске познакомиться с одной девушкой, благополучно вернувшейся домой. Ей посчастливилось работать горничной в одной немецкой семье, у хороших людей, относившихся к ней, как к родной. Вопреки привычному стереотипному советскому мышлению об ужасах жизни «не у нас», она с радостью вспоминала так называемые «годы фашистской неволи». Здесь же ее жизнь не сложилась, ее ждали тоска, одиночество, постылая работа с мизерной зарплатой, выплата займов, унылое существование. Мальчики ее юности не вернулись с войны, и она тоже оказалась в числе миллионов русских женщин, обреченных на безбрачие. Не лучше, наверно, оказалась судьба тех молодых ставропольцев, которые осенью 1942 года отважились поехать в дальний путь из своего города. Повезло лишь тем, кто уцелел в войну, остался после нее на «гнилом капиталистическом Западе», женившись на иностранцах, не отягощая себя ностальгической тоской по родине…