Под небом голубым - [2]

Он шагнул туда, молясь богам с позабытыми именами, и нанес удар — так бьет разъяренный гремучник. Смерть милосердная.

Тихий стон; мягкое тело свалилось, цепляясь безжизненными конечностями-лоскутами за жерди для сна и спаривания.

Человек вложил в ножны меч и выпрыгнул из окно-двери, держась за веревку; но так и оставил ее обвисать с четвертого этажа. Теперь эта вещь стала бесполезной, как крылья отлетавшего брачный танец муравья.

Вздох.

Человек продолжил свой путь.

3. «Строитель. Он сказал „Строитель“ «.

Было смешно и горько одновременно.

4. Человек миновал кварталы, еще не до конца прошедшие Преображение, неоформившиеся, словно сны младенца.

Теперь повсюду темнели одинаковые прозрачные павильоны, и их очертания угадывались только благодаря сумраку ночи и кружочкам на стенах. Карусели-вентиляторы шевелили растопыренными лопастями так, словно механизм вращения отключен и они совершают последние витки. Однако это продолжалось вот уже в течение часа.

Человек оказался у городских стен. Всегда неизменные /и непреодолимые/, они возвышались над всем сущим.

Он остановился и запрокинул голову, подставляя звездному душу бледное, с черными вишнями глаз лицо. Жадно раздувая ноздри, человек вдыхал влажновато-насмешливое дыхание ветра: «Строи-и-итель».

Луна выглянула из-за редких растерзанных туч.

Настало Время Врат.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

5. По сути, то был первый раз, когда город напрямую воздействовал на человека: когда заставлял. Хотя сам человек подозревал, что и тогда-то подобной необходимости не существовало. Просто… «Улицы града неисходимы, и карты не существует. И лишь стена остается стеной».

6. Улицы вели его, и солнце палило нещадно, но сада вс„ не было. За прошедшую неделю — с тех пор, как он потерялся — человек успел привыкнуть к тому, что трижды в день оказывается среди плодовых деревьев. Да, и там бежал ручей. Фрукты всегда оставались съедобными, и вода текла, неизменно прохладная и сладкая.

Теперь сада не было. Вернее (человек не сомневался), где-то сад был, где-то неподалеку, но город не желал туда выводить.

«Играет. Как кот с полудохлой мухой».

Человек остановился. Идти дальше представлялось бессмысленной затеей.

— Чего ты хочешь?! Чего ты хочешь от меня, помесь отхожего места с борделем?!

Неожиданно на улице что-то переменилось. Позади? Позади.

Рывком обернувшись, человек прошел по своим следам до поворота… — раньше там был поворот. Теперь же между двумя глухими ярко-желтыми коробками-домами стоял третий.

Тупик.

«Похоже, меня решили подтолкнуть в нужном направлении».

Так оно и было. Улица вытянулась опускающимся на спину кнутом — до самой стены, отсюда едва различимой. Человек никогда прежде не видел здесь таких длинных и прямых улиц.

Он пошел по ней, без должного удивления отмечая то, что ни один из переулков не заканчивается иначе, чем тупиком.

Человек преодолел уже половину пути, когда впереди, на мостовой (ровная лента ярко-белого металла, раскаленного под лучами этого проклятого солнца), — какой-то темный предмет.

«Что на сей раз?» Он узнал это издалека и с отвращением почувствовал: во рту скапливается вязкая жадная слюна. Сплюнул, не замедляя шагов, и услышал, как шипит оскорбленная мостовая.

«Ах ты тварь!» Большой безликий дрессировщик. Метод кнута и пряника.

От удара сапогом круглый, разрисованный малиновыми ромбами плод с противным чавканьем взорвался.

— Я не буду жрать твои подачки! Ты слышишь?!

До стены оставалось пройти еще пару сотен шагов. По нагревшемуся металлу. В распаренном воздухе.

Прошел.

«Надеюсь только, он не может различать сожаление в моих мыслях».

У стены улица поворачивала вправо… и вела к саду.

7. «Сколько же мне суждено просидеть в этой ловушке?» Впрочем, жаловаться — грех. По крайней мере, всюду есть пища и вода.

«/А что еще тебе нужно?/» Похожие на шары, стволы деревьев имели на верхушках по группке плотных, хоть и необычайно тонких ветвей. С их кончиков свисали украшенные малиновыми ромбами плоды. Человек забрался в тень, которую отбрасывало одно из деревьев, прислонился к абсолютно гладкому стволу и ждал. Почему-то он был уверен, что это еще не конец сегодняшнего происшествия. То, как упорно вел его сюда город, и то, что теперь вокруг сада стоят ярко-желтые коробки (а ведь раньше их не было), лишь подтверждало: ничего не закончилось. Возможно, только начинается.

Неподалеку журчал ручей. Вода в нем была абсолютно чистой, в чем человек имел возможность убедиться, и не раз. Ничего: ни соринок, ни упавших на поверхность мелких мошек, ни даже подхваченных со дна песчинок. Впрочем, есть ли у этого ручья дно с песчинками, каковое полагается всем нормальным ручьям? Сие еще пребывает под вопросом.

Вот сейчас, например. Вода льется из отверстия на верхушке миниатюрной, в рост человека, скалы, сбегает по углублению в камне и исчезает у подножия. Песчинками, разумеется, и не пахнет. Вообще ничем не пахнет. Не сад, а стерильная клетка для экспериментальной особи номер сто четырнадцать. И следует угадать, на какой же рычаг приналечь, иначе можно остаться без призового банана. А очень не хотелось бы.

Солнце потихоньку обвисает, клонится к горизонту, словно переспелый фрукт небесной усадьбы. Скоро сорвется и рухнет с невидимой ветки ко всем чертям, за желтые нагревшиеся за день коробки. И это хорошо, потому что тогда станет прохладнее.