Под нами - земля и море - [11]

Короткий заполярный день подходил к концу. Сгущались сумерки - пройдет еще немного времени, и в бездонной глубине морозного неба вспыхнут и долго будут переливаться всеми цветами радуги сполохи северного сияния.

Я сидел в кабине истребителя, укрытого в капонире, и читал письмо. Вначале ничего не мог понять. Почему мне пишет какая-то незнакомая девушка, медицинская сестра? И вдруг до сознания дошли строки: "Ваш отец умер у меня на руках. Он был тяжело ранен фашистской бомбой в городе Наро-Фоминске, его эвакуировали в тыл, и он попал в наш госпиталь".

Меня будто оглушило. Я как-то весь сжался, потерял способность соображать. В этот миг морозное темнеющее небо прочертила ракета. Описав кривую, она рассыпалась с треском на множество оранжевых звездочек. Боевая тревога! Сигнал на вылет! Я очнулся. Быстро включил зажигание и крикнул технику:

- Контакт!

Мотор запустился сразу. Истребитель выскочил из капонира на сверкающую белизной гладь летного поля.

Я летел в сторону Мурманска. Высотомер показывал три тысячи метров. Небо с каждой минутой темнело. Только на западе синеву еще прорезала узкая светлая полоска.

На фоне этой светлой полосы я и увидел темный силуэт самолета. Он пролетел над Мурманском, скрытый облаками, и держал курс на восток. Самолет был двухмоторный, двухкилевой и казался черным.

"Ягуар"! - решил я. Так немцы называли свой "Мессершмитт-110".

Сблизились быстро. Меня охватило какое-то непонятное состояние, и, пока соображал, что делать, "ягуар" проскочил рядом.

Опомнившись, я пристроился к нему в хвост. Стал догонять, а он в пике и прямо на аэродром, где точками горели стартовые огни и стелился по земле рассеивающийся луч прожектора. На аэродроме - ночные полеты, тренируются молодые летчики.

От мысли "Пропустил "ягуара" стало жутко. Отвесно падая, погнался за "сто десятым", а он уходил...

Тогда толкнул сектор газа за защелку. Дистанция стала сокращаться. Еще несколько секунд, и "ягуар" в прицеле. Я нажал кнопку.

Сквозь рев мотора донеслась пулеметная дробь. Самолет дрожал. "Зажигалки" запрыгали на темном фюзеляже и крыле "ягуара". Он пробкой выскочил из пике. Дистанция резко уменьшилась. Даю вторую короткую очередь. И вдруг антифриз, охлаждающий мотор, плеснул на лобовое стекло.

"Успел, гад! Наверное, попал в мотор!" - пронеслась мысль.

Стремительный поток ветра сдул со стекла антифриз. Стекло снова стало прозрачным. Мотор работал нормально. Напрасно я носился над облаками, пикировал, набирал высоту - "ягуар" исчез.

"Или завалился, или удрал", - решил я.

Посадив самолет на аэродром, подрулил к капониру, и техник кинулся ко мне с расспросами:

- Товарищ командир, стреляли?!

- Стрелял!

- В кого?

- - В "сто десятого".

- И как?

- Думаю, далеко не уйдет... Завалится.

- С победой вас, товарищ командир, да еще с ночной!

И не успев ответить на поздравление, услышал знакомый голос заместителя командира эскадрильи капитана Родина. Подбежав к моему самолету, он обрушился на меня на высокой, взвизгивающей ноте:

- Кого сбил?!

- Как кого? - еще находясь под впечатлением боя, ответил я. - "Сто десятого", "мессера".

- Посмотри... какого "мессера" сбил, - ругаясь, крикнул Родин.

В это время для очередного истребителя, заходящего на посадку, включили прожектор. Его луч осветил все поле и западную кромку аэродрома. У самого обрыва лежал прямо на фюзеляже с погнутыми винтами двухмоторный двухкилевой самолет, но это был не "мессершмитт", а наш пикировщик "Петляков-2".

Я почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, беспомощно открыл рот и глотал морозный воздух.

- А экипаж? Людей не побил?..

- Твое счастье... Люди целы... - буркнул немного успокоившийся капитан и приказал: - На командный пункт!

Опустив голову, я медленно поплелся. Следом шел капитан Родин, продолжая "драить" меня.

- Стой! Кто идет?

От неожиданного окрика часового, не видимого в темноте, я вздрогнул и остановился.

- Капитан Родин с подчиненным! - последовал за моей спиной ответ.

- Проходите!..

Я не мог двинуться с места, будто подошвы примерзли к снегу.

- Ну чего остановился? Поднимайся! - словно кнутом, подхлестнул резкий голос капитана.

Подойдя к двери КП, как слепой, стал ощупывать ее в поисках ручки. Нашел... Потянул на себя.

Дверь открылась. В лицо, словно магниевой вспышкой, брызнул яркий электрический свет.

Волнение росло. "Как встречусь сейчас с командиром полка, как посмотрю в глаза Сафонову?"

Перешагнув невысокий порог, я увидел командира. На нем был темно-синий китель с тремя орденами и золотой звездочкой Героя. Глаза наши встретились.

Взгляд Бориса Феоктистовича выражал скорее сочувствие, чем гнев, а я, убитый несчастьем, вместо положенного уставного доклада, стоял и молчал...

Наше молчание прервал резкий голос капитана Родина.

- Товарищ гвардии майор! По вашему приказанию...

Сафонов не дал ему закончить. Кивнув чуть головой, спокойно сказал:

- Здесь командующий ВВС.

Капитан Родин хотел было рапортовать командующему, но тот быстро поднялся с кресла и коротко бросил:

- Сафонов, передайте дело в трибунал. Судить... Как врага!..

Меня будто обухом оглушило. И вдруг, нарушая субординацию, я не сдержался и бросил: