Под ливнем багряным - [28]

— С каких это пор вилланы обучились грамоте? — удивился Эдмунд, вызвав дружный смех.

— Не беспокойтесь, сэр, найдется, кому прочитать, — вздохнул огорченный общим благодушием эрл.

— Чепуха! Какое там еще общество? — Гонт презрительно фыркнул. — Кто его возглавляет? Уж не Петр ли Пахарь?.. Детские сказки.

— Не сказки, сэр, — терпеливо возразил Солсбери. — Это поэма, которую сочинил некто Уильям Ленгленд. Я, не постояв перед затратами, велел сделать с нее список. Ничего существенно нового, но весьма энергично и едко.

— А в чем суть? — поинтересовался Седбери. — В двух словах.

— В двух словах? — в голосе Солсбери проскользнула укоризна. — Суть в том, что хлебопашцы и работники — соль земли, а мы, дворяне и клирики, — паразиты.

— Кто он такой, этот Ленгленд? — робко поинтересовался король.

— Он уже умер, ваша милость, — печально улыбнулся Солсбери.

— Очень уместно с его стороны, — сдержанно прокомментировал Уорик.

— Превосходно сказано, милорд, — Ричард Арондел одобрительно улыбнулся. Он давно метил в канцлеры и не скупился на комплименты.

— Я тоже взял на себя труд прочесть этого смутьяна, — устало зевнул Томас Арондел. — Унылые рифмованные обличения в стиле нищенствующих монахов. Не вижу здесь связи с уклонением от уплаты налогов… Может быть, какой-нибудь проходимец решил выдать себя за Петра Пахаря и мутит воду?

— Не думаю, ваше преосвященство, — покачал головой Солсбери.

— Тогда и толковать не о чем, — заключил Гонт. — Пока твое «Большое общество», милорд, не обзавелось главарем, оно не представляет опасности. Да и где оно проявило себя? Можно ли видеть единую направляющую руку в том, что во всех графствах разом объявились мерзавцы, которые не желают платить? Вздор! Они были, есть и будут. Родились от негодяев и плодят негодяев. Нужно строже следить и беспощадней карать.

— Карать, — повторил епископ Арондел. — Скажем лучше — спасать души для вечной жизни. Как это у Ленгленда: «В день Страшного Суда их всех, наверное, Христос, прокляв, низринет прямо в ад».

— Муки существуют на земле! — захохотал Гонт. — Особенно для злонамеренных бездельников, которые подстрекают к бунту. Работники совершенно отбились от рук. Вместо того чтобы честно трудиться в манорах, шляются по всей стране. Вечно всем недовольны, спорят из-за каждого пенни и вообще только и ищут, где бы побольше урвать.

— Они разоряют Англию, — сурово бросил Уорик. — Ужели некому положить предел наглым вымогательствам?

— Особенно туго приходится в страдную пору, когда каждая пара рук на вес золота, — граф Ноттингамский сокрушенно вздохнул. — Несмотря на законы, цены непрерывно растут… Эти проклятые возчики, погонщики — дьявол их разберет! — уже требуют по три пенни в день!

— Это еще по-божески, — шепнул ему Солсбери. — Каменщикам по пяти подавай!

— А как же закон? — требовательно возвысила голос королева-мать.

— Законы достаточно строги, — успокоительно кивнул канцлер. — И к работникам, которые дерзают спрашивать за свой труд свыше установленного, и к хозяевам, если они из-за корысти потворствуют наглым притязаниям. Всякий, кто даст сверх положенной платы, подлежит немедленному наказанию. Всем это хорошо известно.

— Однако работники, я слышал, бегут? — Ричард наклонился к матери. — И наши маноры совсем опустели?

— Бегут, потому что их переманивают, — королева-мать метнула выразительный взгляд в сторону Гонта. — Находятся лорды, которые не только готовы потворствовать грабительским требованиям, но сами же их провоцируют.

— Назовите мне имена, ваша милость, — ласково попросил канцлер. — За каждый лишний пении, выплаченный работникам, им придется внести в казну десять фунтов.

— А что, если главарь все-таки есть? Кто такой Джон Правдивый, о котором распространяется этот бастард Болл? — осенился внезапной догадкой Хелз. — Простите, милорды, но герцог Ланкастерский затронул больной нерв. Определенно должны быть главные подстрекатели! По меньшей мере в графствах. В Эссексе, например, объявился некий Уолтер. И это помимо Болла!

— Болл? — удивился Томас Арондел. — Йоркский пресвитер? Разве его до сих пор не поймали?

— Давно в тюрьме, — небрежно махнул рукой примас.

— Нет, не в тюрьме, ваше высокопреосвященство, — закусив губу, словно бы нехотя процедил Хелз и замолк на полуслове. Как подмывало его сейчас, перед баронами и королем, посадить в лужу самодовольного гордеца канцлера, который не знает, да и не желает знать, что творится у него под самым носом. Но что-то изменилось в магистре-иоанните за эти мгновения. Наполненные ненавистью писания Болла, особенно личные выпады против «разбойника Хоба», неожиданно обрели новый тревожный смысл. Беспокойная настойчивость Солсбери заразила неизъяснимой тревогой. Хелз ощутил это со всей остротой. Нет, умница Солсбери определенно прав. Еще неясная, но оттого и скребущая душу угроза явно имела под собой почву. И виноват тут не только этот вонючий Болл, не только Ленгленд или Уиклиф, насчет которого прохаживался примас. Виноваты все, ничтожный королек, его алчные родичи во главе с Гонтом, близорукий канцлер — все, кто не желает ничего видеть, радея только о собственной корысти. Эта мимолетная мысль, сжавшая сердце неумолимым предчувствием близкой беды, еще не вполне завладела сознанием Роберта Хелза, но и первого дуновения оказалось достаточно, чтобы изменить первоначальное намерение. Хелз молча протянул канцлеру свиток, в котором содержался подробный меморандум по делу Болла и Уолтера Тайлера.