Под крыльями — ночь - [76]

Мы развернулись и легли на обратный курс. После сбрасывания бомб на цель испытываешь облегчение, будто нес на плечах тяжелый груз и вот избавился от него.

На высоте две тысячи метров вышли за облака. Ну, теперь всё в порядке, лететь можно, а там, дома, пробьем облака и как-нибудь да сядем. Дома ведь и углы помогают.

Летим за облаками. Обледенение с ветровых стекол постепенно сошло. Но над нами еще один слой облачности. Летим между облаками. Постепенно верхний слой облаков становится всё ниже, всё плотнее. Я чувствую, чем это грозит, но иного пути нет. Еще несколько минут — и оба слоя облачности сомкнулись. Снова началось обледенение.

Включил антиобледенитель, который я берег на крайний случай.

Набирать высоту бесполезно, только лишняя трата горючего, снижаться слишком низко — опасно. Всё же пришлось снизиться до пятисот метров, авось, отсюда будет видна земля. Однако земли не видно. От обледенения оборвалась наружная антенна. Связь с землей прервана. Единственная надежда теперь на радиомаяк. Он работает на внутренней антенне.

Все средства связи при переоборудовании самолета (я уже упоминал об этом) сосредоточены в моей кабине, и теперь радиомаяк я прослушиваю сам и определяю курс на аэродром.

Как ни экономил я антиобледенитель, он скоро кончился. Передние стекла кабины покрылись ледяной коркой. Стало быть, кромки винтов тоже обледеневают, а это самое неприятное…

Километрах в пятидесяти от аэродрома открылась земля. Подлетаем к месту посадки на стометровой высоте. Земля проглядывается, но временами нас лижут низкие облака. Одна за другой над аэродромом вспыхивают ракеты. Сажусь почти с ходу. Не сажусь, а чуть ли не плюхаюсь сплошной ледяшкой. Передние стекла так и не оттаяли. Пришлось садиться с помощью подсказок Васи, так как землю я видел мельком только в боковую форточку.

С трудом на полном газу зарулил на стоянку. Выключил моторы.

На аэродроме было тепло. Лед на самолете таял, с крыльев и фюзеляжа ручьями стекала вода, как во время ливня. Техники сбежались посмотреть на наш самолет, все дивились тому, что он мог держаться в воздухе.

Подошел командир полка, осмотрел машину, побранил меня:

— И за каким чертом надо было соваться в это месиво! Ну попытался, попробовал, нет погоды — и обратно.

— Увлекся, товарищ командир, не рассчитал. Но в сложившейся обстановке, вы, наверно, поступили бы так же.

— Пожалуй, верно. Так оно и бывает. Ну, всё равно, таким обледенелым я ни разу не приходил. Тебе просто повезло. Не рискуй так больше, — уже дружески посоветовал командир.

В район цели снова пошел разведчик погоды, правда, в другом направлении. Летный состав разместился на КП по уголкам, кто дремлет, кто о чем-то беседует, некоторые из молодых успели осмотреть мой самолет и теперь обсуждают проблему борьбы с обледенением. Но в общем обстановка скучная, унылая, сонливая, как на глухой железнодорожной станции в ожидании проходящего поезда.

Посредине барака, в котором размещался КП, вскрыты полы и из конца в конец прорыта с выходом наружу глубокая щель. Над нею стоит длинный сбитый козлами стол — другого места для него не найти. По обе стороны стола — вбитые ножками в землю длинные скамейки. За столом сидят штабные работники, занимаются своим делом. Начальник штаба что-то пишет. Напротив меня случайно оказался начальник вещевого довольствия, тот самый, который столько времени водит за нос старшину Шкурко. «Надо бы с ним поговорить», — подумал я, но говорить не хотелось. От пережитого я никак не мог прийти в себя. Сидел и перебирал в памяти перипетии полета.

А за столом тихонько журчал разговор. Коля Кириллов жаловался, что семья живет не так далеко, в Калинине, надо бы съездить, помочь заготовить на зиму дрова, да все некогда, к тому же совестно проситься в отпуск.

— Вот так и я, — вмешался в разговор начальник вещевого довольствия. — Воюю, воюю, а семью уже больше месяца не видал…

Меня взорвало.

— И это ты называешь «воюю»? С кем? С моим старшиной? Техники пообносились, а ты — «воюю». Я вот тебе покажу, как ты «воюешь»!

Я резко сунул руку в карман. Там лежал список, где было указано, кто когда получил обмундирование.

Мой собеседник истолковал этот жест по-своему: испугавшись, нырнул в щель и исчез. Я стоял в недоумении с бумажкой в руках.

Все засмеялись, а мне стало неудобно: обидел и напугал человека.

— Немного перехватил, командир, — заметил Кириллов.

— Прошу прощения, комиссар, действительно перехватил.

Полет на боевое задание в ту ночь так и не состоялся, и летчики уехали отдыхать.

На второй день после обеда мы с Кирилловым отправились на аэродром.

Нужно было осмотреть свой самолет, осведомиться о готовности других машин, проверить ход строительства землянок.

У наших самолетов я заметил какое-то оживление. Еще не зная причины, подхожу ближе. Техник Лобанов возится у мотора, напевает, и в облике его что-то необычное. Пригляделся — а он во всём новом, и другие тоже. И тут я увидел широкое улыбающееся лицо старшины Шкурко.

Что же произошло?

Когда я до предела усталый и измученный пришел после разведывательного полета на КП, старшина, чтобы не надоедать, не показывался мне на глаза, но по обыкновению сидел в уголке, и оказался свидетелем инцидента с начальником вещевого довольствия. А наутро старшина уже был на складе.