Под крылом Вишну - [69]

Говорят, что судьба рабочего зависит, во-первых, от принадлежности к касте, во-вторых, от взаимоотношения его с начальством. Достаточно небрежного (не очень почтительного) приветствия, чтобы вызвать немилость. А если ты родился в семье шудра и тебе положено быть мусорщиком, то на заводе тебе доверят только голик и тачку, хотя бы ты научился обращаться, скажем, со станком лучше, чем другой непалец из касты вайшья. Ты будешь ухаживать за станком: обтирать и смазывать его, убирать стружку, а тот, другой, — работать на нем. Старые традиции уже переселились на совсем новый завод.

Леонид Семенович рассказал: хозяйка дома, в котором мы живем, принадлежит к семейству Рана; она, дама предприимчивая, построила вокруг старого дома-дворца несколько современных домов и выгодно сдает их в аренду. Сама постоянно живет в Катманду, но здесь у нее есть молельня, перед нашим домом, за кустами. Эта дама очень набожна, но самой ей молиться, наверно, некогда, и она наняла молельщика. В Непале это допускается. Молельщик каждое утро до работы приходит в молельню, звонит в колокольчик. (Внимание! Я пришел и буду говорить с тобой, божество!) Он приносит богам подношения: рис, крошки другой пищи, лепестки цветов; все разместит, побрызгает водой, зажжет фитилек и помолится. После этого молельщик идет в дом к дочери хозяйки, которая живет рядом, благословляет всю ее семью, ставит им тики на лоб, а затем идет на работу. Работает он на заводе кладовщиком. Хозяйка платит молельщику рисом — 360 килограммов в год.

11 февраля. На заводе занимаюсь мелочами. Мистер Сувал завтра едет в Катманду решать в департаменте промышленности некоторые вопросы. Сама администрация, оказывается, даже многие мелкие вопросы не может решить без санкции департамента. Тем более это относится к набору рабочих. Все «казенные» места на учете.

На заводе положение такое: наши инженеры и рабочие трудятся, как говорится, на совесть. График работ опережается; в смету укладываются. А когда дело зависит от непальской администрации, то приходится проявлять настойчивость. Наши темпы ей не подходят. Торопиться и волноваться — нехорошо, дурной тон. И администрация не волнуется, не торопится. Каждое утро на оперативке представители администрации соглашаются с требованиями, предъявляемыми нашими инженерами, записывают их, но выполняют с большим скрипом, как будто не они будут хозяевами этого аккуратного завода.

Леонид Семенович обратил мое внимание на человека, который стоял внизу на широкой лестнице, спускающейся в сад. Это был худощавый, не слишком молодой человек. Нам жарко (днем сегодня температура и тени тридцать один градус), а непальцам кажется прохладно. На человеке широченные серо-белые полосатые штаны из ситца, огромный синий пиджак с русского плеча доходит ему почти до колен, голова повязана теплым шейным шарфом, узел под подбородком, а ноги босые. Это шофер. Теперь шофер, а полтора года назад он не умел делать ничего, был принят на строительство чернорабочим. Он сам никогда не забывает, кому обязан своим счастьем, и всячески хочет показать, как он благодарен русским вообще и главному сапу[41], мистеру Кравченко, особенно. Вот и теперь он знает, что Леонид Семенович его видит, и старается ему угодить. Шофер картинно стоит с толстой бамбуковой палкой, занесенной над головой. Через двери дома ему видна собачонка, намерения которой он хорошо понимает, она пробирается к задним дверям кухни в надежде поживиться чем-нибудь. Лицо шофера горит отвагой, сейчас он обрушит палку на бедную собачонку…

Перед закатом солнца шофер, не дожидаясь темноты, сядет с другими непальцами возле костра и будет петь монотонно и долго под аккомпанемент дроби, которую старательно будет выбивать на дне ржавой консервной банки коричневый подросток. Слушатели почтительно слушают песню, которую сочинил, видимо, сам шофер. Это песня о том, как он, неграмотный и жалкий человек, стал человеком счастливым. Теперь он управляет машиной, и она его слушается, и у него всегда есть рис. И все это только потому, что есть на свете такие хорошие люди, русские люди, и у них такой хороший сап… Слушатели полностью разделяют его мнение, потому что у одних почти такая же судьба, а другие мечтают о ней.

На работу шофер приходит немного раньше других и молится баранке своего джипа.

13 февраля. У нас на кухне работают два повара и помощник. Это молодые индийцы-мусульмане. По законам своей религии они не едят свинины и не могут к ней прикасаться. Поэтому, когда приходят выписанные из Советского Союза свиные консервы, этикетки с них приходится заранее срывать, чтобы не осквернять религиозных чувств поваров. Повара, молодые ребята, мясо очень любят и, если бы не огласка, ели бы, кажется, и свинину. Но они этого никогда не делают, как никогда не станут есть пищу, побывавшую на тарелке, предназначенной другому, они очень брезгливы.

Два месяца назад повара были очень озабочены, они боялись потерять место. Их вызывали в мусульманскую общину в Раксауле, где «прорабатывали» целых пять часов, а скоро еще предстоит «проработка» в местной общине за то же самое. В общину поступил донос, в котором говорилось, что повара, работающие у русских, оскверняют себя, прикасаясь к свинине. Подал жалобу уволенный за нерадивость помощник повара.