Под грозовыми тучами. На Диком Западе огромного Китая - [20]

— Состав еще не подали, — неизменно отвечали мне служащие, которых я спрашивала время от времени о поезде.

Наконец, на десятый или двенадцатый раз, один из них сообщил:

— Северный экспресс только что прибыл на вокзал.

Носильщик толкал по платформе тележку, нагруженную вещами. За ним следовали двое пассажиров в шубах. Я подала ему знак: «Когда вы закончите…» — и указала рукой на свои чемоданы.

Мужчина позвал одного из своих собратьев-носильщиков.

— Северный экспресс? Спальные вагоны? — лаконично осведомился тот.

— Да.

Перроны были почти безлюдными, часть фонарей не горела. Только тяжелое дыхание нескольких паровозов нарушало ночную тишину.

— Пятнадцатое и шестнадцатое купе, — сказала я проводнику.

Он взглянул на билеты, которые я ему протягивала, и открыл двери.

Ионгден помог служащему и носильщику разместить мои вещи и, когда дело было сделано, объявил:

— Я сразу же лягу спать, я устал. Всё ли, что может потребоваться вам ночью, у вас под рукой?.. Вам ничего не нужно?..

— Нет, ничего… Скажи, ты веришь, что мы едем в Китай?

— Я не знаю… Это как сон…

Смежная дверь между двумя купе захлопнулась с коротким сухим щелчком. Мой сын[2] отправился спать.

Я же не могла сомкнуть глаз. Машинально приподняв занавески, посмотрела в окно, а затем села на полку и замерла, ни о чем не думая.

Не дожидаясь свистка, среди полного безмолвия, поезд медленно, украдкой выскользнул из-под крыши большого зала — это напоминало бегство. Последний вокзальный фонарь остался позади, и мы окунулись в густой мрак. Вокруг царила безлунная и беззвездная ночь с хмурым небом. Лишь тусклый свет островков снега, рассеянных по полям, да блеск крыш невидимых домов пробивался в темноте.

Похоже, я задремала, не отдавая себе в этом отчета; внезапно я поняла, что поезд остановился. Я вышла в коридор и, увидев проводника, спросила:

— Это Лёвен?

— Это Льеж, — ответил он.

Уже! Я не заметила, что мы так долго находились в пути.

Поезд снова отправляется бесшумно, как призрак. Мне кажется, что мы едем по ватному покрытию, которое смягчает толчки и поглощает звуки и свет. Слово, произнесенное Ионгденом, в точности соответствует моим ощущениям. Мне тоже чудится, что я вижу сон. У реальности более резкие очертания, она основательна и притягивает к себе внимание воспринимающих ее органов чувств, а сейчас все окружающее меня кажется лишенным плоти, сотканным из прозрачных зыбких форм, наслаивающихся друг на друга и сливающихся воедино, а моя фигура витает посреди этой фантасмагории по прихоти неведомых сил либо какой-то непостижимой воли. Вероятно, это следствие усталости; приготовления к путешествию причинили мне немало хлопот. Да и усталость ли это?.. Тайное предупреждение… пугающие предзнаменования, мерещившиеся мне перед отъездом?..

Пора спать — ничто так не укрепляет нервы, как хороший сон.

Я раздеваюсь, натягиваю теплую пижаму из темно-синего сукна, сворачиваю одеяла и простыни, выданные нам в спальных вагонах, стелю вместо них свое постельное белье и ложусь.

Мне всегда крайне претило спать под чужими одеялами, которыми укрывались другие люди. Что касается пижамы, это традиционное ночное одеяние внушает мне отвращение, но мания предусмотрительности заставляет меня не забывать о возможных происшествиях, вечно подстерегающих нас на железной дороге или на воде, внушая желание быть прилично и удобно одетой, в том случае, если обстоятельства вынудят меня внезапно встать с постели и показаться на людях.

Ночь прошла благополучно, без каких-либо происшествий. Без происшествий, но не без сюрпризов. Я спала крепким сном, как вдруг меня разбудил стук, раздававшийся снаружи. Вслед за этим дверь распахнулась, и в дверном проеме показался Лоэнгрин^{9}. Его величественная фигура излучала сияние на фоне узкого, слабо освещенного коридора. Свет исходил от золотистых волос незнакомца, от глаз цвета летнего неба, от бледного лица и ослепительной улыбки. Что за странный сон? Мне было жарко в пижаме, и я скинула с себя одеяло. Улыбка Лоэнгрина стала еще более широкой и пленительной. Молодой человек заговорил по-немецки, и язык этот гармонировал с его обликом. И тут я заметила, что прекрасный незнакомец облачен в мундир светло-зеленого цвета с золотыми галунами. Прощайте, мечты и поэзия! Чудесное видение неожиданно превратилось в незначительного мелкого полицейского чина или таможенного чиновника, желавшего знать размер суммы, которую я везла с собой.

Проводник спального вагона уже дал мне заполнить бланк декларации, а также взял наши с сыном паспорта, заверив, что достаточно будет предъявить их на границе, и нас не потревожат ночью, так как мы собираемся проехать через Германию, не выходя из поезда. Несмотря на это, мне пришлось показать документы. Лже-Лоэнгрин вписал сумму наличности в мой паспорт, вежливо откланялся и ушел.

Прошлой зимой, во время поездки с публичными лекциями по Центральной Европе, подобная комедия разыгрывалась снова и снова на границе каждой страны, через которую мы проезжали: Германии, Чехословакии, Австрии или Венгрии. Я заранее обзаводилась необходимыми дорожными документами и держала в бумажнике купюру достоинством в 250 французских франков для того, чтобы избежать каких-либо объяснений с людьми, языком которых не владела. Эту банкноту я предъявляла по первому требованию, и служащие, производившие досмотр, неизменно вписывали эту сумму в мой паспорт либо выдавали мне при въезде в каждую страну бумагу, подтверждающую сей факт, что позволяло мне вывозить ту же купюру при повторном пересечении границы. Деньги на текущие расходы я брала из полученных гонораров. Мои заработки переводились во Францию через банки с ведома соответствующих властей, но бравые полицейские на приграничных вокзалах, естественно, ничего об этом не знали, и ни один из них ни разу не поинтересовался, на какие средства я жила, разъезжая из страны в страну с этой ничтожной, но всегда остававшейся неизменной суммой.