Под гнетом окружающего - [6]

Новые порядки застали ее совершенно врасплохъ и съ уменьшившимся наполовнпу числомъ крестьянъ. Она не умѣла обращаться съ вольнонаемными людьми:- нѣтъ-нѣтъ, да и съѣздитъ ихъ въ рыло, а они взяли скверную привычку за всякую ничтожную пощечину жаловаться, а судъ ввелъ еще болѣе скверный обычай брать за все штрафы, даже за то, что какого-нибудь Митьку Шестипалаго по щекѣ ударишь. Прежде Дарья Власьевна въ сущности ничего не дѣлала и только распекала старостъ и дралась собственными своими ручками за плохо исполненную работу; теперь ей приходилось самой и на поляхъ побывать, и присутствовать съ утра до ночи на молоченьи, чуть не зерна считать, и съ продажей хлѣба возиться, и за каждую мелочь платить; приходилось или оставаться безъ малины, брусники и грибовъ, или — просто и сказать-то смѣшно — покупать эти продукты! Платить — это было одно изъ самыхъ страшныхъ словъ для Дарьи Власьевны.

— Да помилосердуйте, отцы родные! — восклицала она. — Я же мужикамъ, холопамъ своимъ, волю дала, да я же имъ и за работу плати! Съ одного вола двѣ шкуры содрать хотятъ. Да этакъ никакихъ капиталовъ не хватить.

— Но вѣдь ваши деньги вернутся, вы за хлѣбъ послѣ вдвое возьмете, — успокоивали ее слушатели.

— Какъ это вдвое, благодѣтели? Да нешто хлѣбъ-то вдвое вздорожалъ? Не слыхала я этого что-то! Какія прежде цѣны стояли, такія и теперь стоять…

— Да вы не такъ поняли; вамъ говорятъ, что вы вдвойнѣ вернете то, что заплатите за работу.

Дарья Власьевна въ тупомъ недоумѣніи моргала глазами и, вздыхая, произносила:

— Ужъ точно, что этого мнѣ и во вѣки вѣковъ не понять. А одно то я понимаю, отцы мои, что въ конецъ разорилась моя головушка: и за работу-то я заплати, и земли-то у меня убавилось, и хлѣба-то у меня теперь, если рубль и выручишь при продажѣ, такъ половину за подводы отдашь… Вотъ онѣ цѣны-то двойныя каковы…

Несмотря на страшно низкія рабочія цѣны, она, все-таки, обсчитывала рабочихъ и нанимала ихъ до крайности мало, такъ что большая часть изъ уцѣлѣвшей земли или обработывалась плохо, или отдавалась за ничто. Стала она нанимать на все лѣто шестерыхъ работниковъ и двухъ работницъ, но такъ какъ это составляло въ лѣто только полторы тысячи работниковъ, вмѣсто прежнихъ десяти тысячъ, то пришлось половину сѣнокоса отдать мужикамъ изъ половины, а землю, оставшуюся за отводомъ крестьянскаго надѣла, барыня рѣшилась отдать мужикамъ за то, чтобы они дали ей, когда потребуется, по полутораста работницъ и до девяноста лошадей въ лѣто, да свезли бы на мельницу хлѣбъ. Для работы Дарья Власьевна держала теперь только двухъ лошадей; на зиму нанимала только одного работника и одну работницу, такъ что въ годъ у нея уменьшилось рабочаго народа въ восемь разъ, а лошадей вчетверо, и приходилось отправлять и масло, и хлѣбъ на продажу паймами…

Кто хорошо знаетъ нашъ старый помѣщичій бытъ, тотъ пойметъ, что крестьяне Дарьи Власьевны находились въ лучшемъ положеніи, чѣмъ крестьяне сотенъ другихъ помѣщиковъ. Ея семья состояла только изъ девяти человѣкъ, а не изъ пятнадцати, у нея крестьянъ было сначала двѣсти душъ, а не какихъ-нибудь двадцать, она не тянула съ нихъ пяти барщинныхъ дней въ недѣлю; она чаще жаловалась на свою беззащитность, чѣмъ порола мужиковъ, и больше всего брала женскими средствами — языкомъ и руками… Но все же, разоренные почти въ конецъ предшественниками Дарьи Власьевны, имѣя дурную землю, не умѣя ее хорошо обрабатывать, да и не имѣя къ тому средствъ про недостаткѣ скота, они бѣдствовали невообразимо. Были для нихъ не малымъ несчастіемъ незначительность Дарьи Власьевны и ся страсть къ тяжбамъ. Начальство, то-есть становые, исправники, слѣдователи, уѣздные врачи, — не уважало помѣщицу и было озлоблено противъ нея. Это неуваженіе и эта злоба отражались и на ея крестьянахъ, которыхъ каждое слѣдственное дѣло приводило просто въ ужасъ, А за слѣдственными дѣлами недостатка не было, такъ какъ сосѣдніе помѣщики, вѣчно состоявшіе въ тяжбѣ съ Дарьей Власьевной, мстили ей и ея мужикамъ. Даже сосѣдніе крестьяне, зная, что бабиновскій мужикъ воръ и пропойца, валили на него все: онъ и лошадь увелъ изъ сосѣдняго села, онъ и кабакъ спалилъ съ пьяныхъ глазъ, онъ и прохожаго на дорогѣ убилъ… Съ горя пили бабиновцы, съ горя, вмѣсто работы, добывали нищенствомъ оброчныя деньги. Но мало горя прибавляло имъ и то обстоятельство, что они были подгородные. Все, что было кругомъ бабиновцевъ, относилось къ нимъ или съ презрѣніемъ, или съ злобой.

— Ишь, бабиновская оборванка!.. Ты съ бабиновской барыней пара!.. Держи ухо востро, не то бабиновскіе пострѣлята оберутъ!.. Поди-ка въ бабиновцамъ, да поучись, какъ люди кланяются!

Такія позорящія бабиновцевъ фразы слышались очень часто какъ между помѣщиками, такъ и между крестьянами, какъ о семьѣ, такъ и о мужикахъ Дарьи Власьевны… Пословица «каковъ попъ, таковъ и приходъ» оправдывалась вполнѣ.

Среди подобной обстановки можно было жить только очертя голову, плюя на все, платя окомъ за око, зубомъ за зубъ, какъ жили дѣти и вѣчно пьяные, ворующіе, гдѣ можно украсть и, все-таки, голодные крестьяне Дарьи Власьевны; или нужно было бѣжать отсюда, какъ бѣжалъ Николай Николаевичъ, какъ убѣгала, при первой возможности, его старшая дочь… Въ тотъ день, съ котораго начинается нашъ разсказъ, Дарья Власьевна, раздраженная мужикомъ, заѣхавшимъ на ея поле, разсерженная бездѣятельностью мужа, немного утѣшилась тѣмъ, что, наконецъ, ея «шалопай» снова уѣдетъ и скроется отъ ея глазъ.