Под гипнозом - [37]

— Это не твоя вина. Я вынудила тебя на это. И не жалею об этом. Что бы ни случилось, я никогда не буду об этом сожалеть.

Он снял футболку и я увидела то, чего не заметила тем вечером в офисе. На его потрясающем торсе, прямо над его сердцем, были две белые татуировки в виде слезинок. Они не были красивыми. Нисколечко. Они напоминали мне шрамы, продольные, белые, рожденные в боли. Я протянула руку и дотронулась до одной из них. Он вздрогнул, но потом успокоился. Я взглянула на него, моя рука застыла в воздухе. Его глаза ничего не выражали.

— Кто они? — спросила я, и еще даже не успев услышать ответ, я знала, что он скажет.

— Мои дети, — он посмотрел на них. — Это Рокси, а это Рик.

— Прости. Я так о них сожалею, — свет буквально потух в его глазах. — Они были маленькими, не так ли?

— Да, Рокси было пять, а Рику четыре.

И он выглядел таким мрачным и сломленным, что мне захотелось держать его крепче.

— О, Марлоу!

Он покачал головой.

— Всё хорошо, — вымолвил он. — Это было в другой жизни. Я научился жить с этим. Со мной все в порядке.

А затем он опустился на кровать, вздохнул и провел рукой по волосам.

— Всё хорошо, — сказал он снова, как будто он не со мной разговаривал, а успокаивал себя, хотя и знал, что никогда уже не будет прежним.

— Ты хочешь об этом поговорить? — спросила я.

Он посмотрел на меня, в его красивых глазах плескалась боль.

— Я не могу. Я просто не могу. Не сейчас.

Глава 19

Марлоу

После того, как Оливия ушла на следующее утро, я полез на верхнюю полку своего шкафа и достал конверт, который там лежал. Ему было всего лишь два года, но он был серым и потрепанным. Я читал его содержимое так много раз, что знал текст почти наизусть. Каждое слово врезалось в моё сознание и ещё догорало в нём спустя все это время. В письме было четыре страницы. Я открыл его. Заломы на бумаге были такими укоренившимися, они были мягкими и чернила с них стерлись.

Я вгляделся на первую страницу.

Её почерк: аккуратный, контролируемый, компактный и знакомый. Такой знакомый. О! Мария. Я помню, она писала мне любовные записки и складывала их в ланч боксы, настаивая на том, что заботилась обо мне. Они были немногословными…

На мне нет трусиков. Когда придешь домой, найди меня и не сказав ни слова, трахни меня.

Мина.

Или:

Перекусывая этими сэндвичами с солониной, просто помни, что я думала о тебе, пока разводила горчицу, и я буду думать о тебе весь день, пока ты не вернешься ко мне и не раздвинешь мне ноги.

Мина.

Но она не оставила последнее письмо, чтобы оно нашло меня. Она уже успела его отправить. Оно пришло на следующий день после происшествия. В то время я был так потрясен, прочитав всё два раза, но ничего не мог понять.

Позже я смотрел на него без какого-то ни было понимания. Хотя я понял смысл каждого слова и каждого предложения, но в целом это выглядело: «Какого хрена происходит? Какого черта она имела в виду?»

Тогда должно быть я думал о её покупке гранаты. Я имею в виду, кто так делает? Кто себя взрывает гранатой? Задохнуться в своем собственном гараже, принять снотворное, перерезать вены или что по-настоящему страшное, спрыгнуть с небоскреба, но граната? Вау! И потом, покупая все эти канистры с горючим только чтобы быть уверенной в том, что ничего из того, что стоило бы спасать исчезнет в пожаре.

И если её целью было полное публичное уничтожение, то оно удалось. Я видел как всё произошло, словно в замедленной съемке: взрыв, сначала красная, а после оранжевая вспышка, следом белая и возврат к оранжевой и красной. Затем был дым: густой, чёрный, едкий дым. Я лежал на земле и смотрел на разлетающиеся двери в стороны и ввысь, звон стекла, в то время как вокруг меня сыпались обломки. Обувь Рокси была самой жуткой частью. Кстати она приземлилась рядом со мной, обугленная и душераздирающе маленькая.

Как издевка. Посмотрим, насколько я силен.

Я смотрел на дно стакана виски и прокручивал в голове её образ, как она за день до смерти, жуя яблоко, смеясь, с почти надменным выражением лица, наблюдала, как я играю с детьми. Как женщина может быть с таким выражением лица, зная, что завтра все закончится?

Там ничего не было. Ничто мне не говорило о том, что она была расстроена или на грани самоубийства, и о намерении забрать с собой детей. Это было самым загадочным, шокирующим. В конце концов, я созвонился с её подругой.

— Тебе известно, что Мария думала, будто у нас был роман?

— Что? — она почти кричала в трубку.

— Она думала, что у нас с тобой роман, — ответил я.

— С чего она это взяла?

— Я не знаю.

— Тогда почему ты так решил?

— Она оставила письмо.

— Письмо? Обвиняя нас в связи. Не могу в это поверить. Мне бы хотелось увидеть его.

— Нет, — я отказал ей. Мне бы не хотелось, чтобы она знала, о том, как Мария передала ей, что она двуличная, с отвисшими сиськами, безсосковая, тощезадая хуесоска и ведёрко со спермой.

Она замолчала.

— Она тебе не казалась холодной, по отношении к тебе или изменившейся каким либо образом? — настаивал я.

— Нет. Мы были лучшими подругами. Мы всё друг другу рассказывали, — отрицала она с закравшимся в её голосе подозрением. Видимо начала сомневаться в существовании этого письма. Она была, как и все человеческие существа — скорее поверит в ложь, чем признает, что её основательно одурачили.