Под чужими звездами - [32]

Шрифт
Интервал

— Все прочитал, мистер.

Его лицо вдруг перекосилось, покраснело, словно от боли. Нагнувшись ко мне, водя пальцем перед моим носом, он по-змеиному прошипел:

— Я тебе, сукин выродок, не мистер, а господин надзиратель, господин начальник, и зови меня так, коммунист проклятый! Понял?

— Понятно, — подавленно пробормотал я.

Сумасшедшая мысль броситься сейчас на него пришла мне в голову. Ничего, что здоровый, справился бы с ним и удрал. Куда? В этом колодце не найдешь выхода. И в таком одеянии? Сразу застигнут… А может, попробовать… Что если… Я исподлобья оглядел ключника, но он, будто прочитав мои мысли, толкнул меня к одной из бесчисленных дверей. Нажал кнопку, вставил ключ, и дверь бесшумно открылась. Машинально я перешагнул порог. Дверь так же без звука закрылась за мной. Пятеро голов поднялись на кроватях, словно привидения, испуганно посмотрели на меня и без единого слова улеглись. Я подошел к пустой шестой койке, заправленной зеленым легким одеялом, и огляделся. Посреди камеры стоял круглый стол в окружении легких алюминиевых стульев. У стены приткнулся шкафчик, а напротив дверей во всю стену матово светилось окно без решетки. Снаружи оно прикрывалось куском железа, как щитом. Вверху оставался лишь узкий прямоугольник неправдоподобно синего неба.

Ничто не напоминало тюрьмы. Похоже на номер в третьеклассной гостинице где-нибудь на окраине Бруклина. Кругом царило звенящее безмолвие. Не слышалось даже дыхания спящих людей, словно они были не живы.

Я сделал, поднявшись, шаг, другой. Безумное желание нарушить тишину овладело мной. Услышать какие-нибудь звуки, чей-либо голос или хотя бы бормотанье радиоприемника. Стучаться в дверь, биться головой о стенку, заорать, чтобы почувствовать, что я все же живой, что есть где-то жизнь…

— Спать, спать, — прошелестело вдруг в дверях. Я оглянулся и увидел в круглом пятачке чужой холодный глаз. Единственный глаз, и, казалось, ничего больше не было. Просто немигающий глаз. Бессильно опустившись на стул, я слышал только стук моего испуганного сердца. Прилег и, будто провалившись в яму, уснул.

— Подъем, подъем! Вставайте, молодой человек! — настойчиво гудело над моей головой. Недоумевая, я открыл глаза, сел на койке, еще полусонный, и вспомнил все случившееся со мной. Так, значит, я в тюрьме.

— Вставайте, пошли на оправку! — повторил бледный с опухшим небритым лицом человек в полосатой пижаме. Остальные обитатели камеры с полотенцами ожидали, когда надзиратель откроет дверь. И как только дверь открылась, все заключенные гуськом потянулись в конец коридора мимо ключника, опустив головы и заложив руки за спину.

Закончив утреннее умывание, мы тем же порядком вернулись в камеру. Заключенные окружили меня.

— Сразу видно, с воли товарищ. Румянец во всю щеку, — завистливо сказал человек, разбудивший меня. — Будем в таком случае знакомы, раз не удалось встретиться на свободе. Вилли Патерсон, бывший мастер с завода Вестингауза.

Я назвал себя, пожав его вялую руку.

— Джеральд Топп, бывший священник церкви Мартина в Нью-Джерси, — представился второй рыжебородый обитатель камеры.

— А я Джек Кент, — назвался третий.

— Том Прайс, бывший механик, — широко улыбнулся черный бородач.

— Как видите, все мы бывшие, — невесело усмехнулся пятый жилец, не в пример остальным, одетый не в полосатую куртку, а в китель со срезанными пуговицами, — Гарри Гувер. Не тот Гувер, который в федеральном бюро, а бывший капитан «Колорадо». Как, солидная компания?

— Ничего не скажешь. Но почему вы все такие небритые, заросшие? Тоже для солидарности?

— У нас не стригут и не бреют. Побреют перед судом, да на суде лет так на десять постригут.

Том Прайс улыбнулся жалко и бледно своей шутке и сказал:

— Вы нам расскажите, что новенького творится на свете? Какие новости? Как готовятся к выборам? Уцелеет Айк или придется другому сесть в президентское кресло? Как дела в Китае? Ушли ли наши из Южной Кореи? На каком участке земли подвизаются наши ами?

Я ахнул:

— Вы что, друзья? Или газет не читаете? Радио не слушаете?

— Ни того, ни другого. Начальник говорит, что лимита нет.

— Но как же без газеты! Допустим, радио нельзя, но без газеты же жить невозможно. Не знать, что творится на свете, как же вы терпите это? — загорячился я.

— А вы попробуйте потребовать, — сказал, разбинтовывая свои опухшие ноги, Прайс. — Вам ответят, что подследственным нельзя читать газеты.

— Но это же немыслимо! Жить в потемках, не зная ничего! Хотя вы и преступники, однако…

— Как ты сказал? — прервал меня Патерсон. — Мы преступники? Эх, молодой человек!..

Я сконфуженно замолчал. Покраснев, отошел к окну, смущенно глядя на поникшего Патерсона.

— Мы не преступники перед обществом, — тихо сказал, подходя ко мне, Гувер. — Это капиталисты считают нас преступниками, а простой народ за нас. Знаете, за что мучается этот священник? За то, что с кафедры проповедовал мир! Да. Призывал верующих подписываться под воззванием о мире.

— Извините, сэр! У нас в порту тоже такой человек был, собирал подписи… его упрятали в тюрьму.

— Никакой я тебе не сэр, а капитан судна, трудовой человек, а сижу за то, что отказался везти пароход с оружием в Алжир, французам. Понял? И вот скоро год, как в этой гостинице.


Рекомендуем почитать
Равнина в Огне

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Граф Савва Владиславич-Рагузинский

Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)


Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.


Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.


Николай Александрович Васильев (1880—1940)

Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.


Я твой бессменный арестант

В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.