Под чужими звездами - [31]
Я стоял у барьера, судорожно вцепившись побелевшими пальцами в чемоданчик. Мертвая тишина не нарушалась ни единым звуком, лишь скрипело перо у продолжавшего писать майора, да где-то глухо стонали голуби. Будто жизнь осталась там, за воротами таинственного здания. Чтобы встревожить безмолвие, нарушить эту зловещую тишину, я излишне громко сказал:
— Почему меня привезли сюда? Не объясните ли, в чем дело? Я буду жаловаться.
Гололобый и глазом не моргнул, словно меня не было тут.
— Слышите, в чем дело? Это нарушение гражданских прав. С кем-то спутали и привезли! Будьте добры, объясните же наконец!!!
Майор по-прежнему был нем. Мне сделалось не по себе. Холодок медленно поднимался во мне и сжимал в кулак сердце. За что меня забрали? Может быть, из-за письма. Да, пожалуй, так. Ждали моего появления на почтамте. То-то девушка так всполошилась.
Наконец майор воткнул авторучку в карман своего кителя, потер переносицу и неожиданно отрывисто произнес:
— Ждите. Правильно вас задержали или ошибочно, разберутся. И никаких вопросов не задавайте. Вам все равно не ответят. Советую держаться поскромнее, вы знаете, где находитесь.
Я удивился. Хотел сказать, что не знаю, что это за учреждение, но не осмелился и только вздохнул. Облокотился на барьер, ожидая, что будет дальше. Да, значит; взяли за письмо от консула. Что же было в письме?
Майор щелкнул выключателем. Нестерпимо яркий свет разогнал сумрак кабинета. Так прошел еще час в молчании. Наконец занавеска сбоку заколебалась и, отодвинув ее, вошли трое в синих халатах и в темных роговых очках.
— Раздевайтесь. Чемодан поставьте сюда, — шепотом сказал один из них, останавливаясь против меня и указывая на скамью у стенки. — Сюда складывайте одежду.
— Это в честь чего?
— Тише. Так надо.
Я снял пиджак, нерешительно положив его на скамью. Второй схватил пиджак и проворно выворотил карман, высыпав мелочь и сигареты на пол.
— Совсем раздевайтесь. До нижнего белья, — повторили синие халаты.
— Ну и дела! Зачем это нужно? Оружие я не ношу! — пробормотал я растерянно по-русски, стараясь унять поднявшуюся внезапно противную дрожь.
По мере того как я раздевался, чувство беззащитности все более и более овладевало мной. Синехалатники внимательно ощупывали каждый шов пиджака, брюк, рубашки, выворачивали карманы, надрезали подкладку бритвой, что-то выискивая, и их физиономии были беспристрастны и замкнуты. Они добросовестно обшарили чемодан, свалив содержимое в кучу. Отложили в сторону только томик Пушкина, письма Клары и клочки из газет с объявлениями о работе. Покончив с обыском, заставили меня растопырить пальцы на руках, нагнуться, открыть рот, точно я мог что-нибудь запрятать под язык. Я больше уже не роптал, покорно подчиняясь их безмолвным жестам.
Случилось что-то непонятное и ужасное. Я оказался во власти этих людей-автоматов. Кто-то им приказывает, и они автоматически выполняют приказ. Если им прикажут освободить меня, они освободят. Прикажут посадить на электрический стул, также равнодушно исполнят и это. Они просто части огромного механизма, с тупым могуществом которого я не в силах бороться. Наконец, осмотрев все, они велели одеться, оставив на скамейке только галстук, шнурки от туфель и брючный ремень.
— Пошли, — шепотом сказал один из синехалатников, указывая мне на выход. Я покорно встал между ними, и мы вышли во двор. Во всех этажах светились окна, и за занавесками мелькали силуэты людей. Я невольно удивился, как быстро наступил вечер.
— Куда вы меня ведете?
Идущий впереди синехалатник, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:
— У нас вопросов не задают, запомни это.
Мы прошли наискось весь двор без единой травинки, пустынный и тихий, и остановились у желтой узкой полоски полуоткрытой двери.
Конвоиры пропустили меня вперед, и я попал в душевую, облицованную белым кафелем. Так же молча сунули мне в руки крохотный кусочек мыла, жестом указали, чтобы разделся и мылся под душем Я встал под теплую струю воды. Затем они дали мне полосатую куртку, такие же старые, но чистые штаны и пару войлочных туфель. Провели каким-то закоулком в длинный коридор, освещенный сильными лампами. По обе стороны коридора тянулись двери с круглыми отверстиями на высоте глаз, прикрытые железными кружочками. По полу стлалась толстая резиновая дорожка, заглушая шаги. Тишина по-прежнему преследовала нас, и бесшумно поднявшийся надзиратель с ключами у пояса казался таинственным и странным. Его огромная фигура подавляла своей неуклюжестью, казалось, он еле двигался. Не глядя на меня, надзиратель взял бумажку у провожатых и стал читать про себя, шевеля толстыми губами. Конвоиры отсутствующе смотрели на него и, когда он кончил читать, ушли. Ключник повернулся ко мне и указал на рамку на стене:
— Надеюсь, читать умеешь по-английски? Прочитай внимательно.
Я подошел ближе к рамке. Это были тюремные правила. Но строчки сливались в глазах, я ничего не мог разобрать, кроме одной крупной надписи зеленым карандашом в левом углу правил — «Утверждаю».
Все же для вида постояв минуту, обернулся к сопевшему, как бык, надзирателю и, невольно поддаваясь тишине, шепотом произнес:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.