Под чертой - [28]

Кстати, я пересказал слова Гордона телевизионной звезде Д. (познавшей своей, что называется задницей, что такое горбы телевизионного верблюда, и ныне угнездившемся аккурат на втором – в уверенности, что зафиксировал положение навсегда), – Д. хмыкнул: «Да этот Гордон – он вообще не телевизионный человек!»

И умчался, будучи телевизионным человеком, на своем «Мерседесе» достраивать загородный дом.

Даже не предложив подбросить меня до метро.

Правило пятое: соблюдения стандартов

Когда я рассказываю, что в 2000-м в программе «Вести» интервьюировал гостей-политиков в прямом эфире, причем вопросы задавал любые (за что очередным вылетом из эфира однажды и поплатился), молодая телепоросль мне не верит.

Сегодня телевидение – телевидение даже не цензуры, а форматов. Вел я в этом году на «России» вдвоем с Дмитрием Харатьяном программу «Большая семья» – эдакое «От всей души», радовавшее (надеюсь) домохозяек в обеденное время по выходным. И уже со второй записи знал, что вот сейчас в ухе голос продюсера Вики скажет: «Давай, дави на жалость! Теперь все женщины у телевизора должны разрыдаться!» – и что ровно через полчаса тот же голос потребует: «Все, хватит плакать, пора посмеяться!».

Смех-слезы, смех-слезы, по одной канве: что с Андроном Кончаловским, что с Михаилом Ефремовым, что с Наумовым и Белохвостиковой. И это я не в осуждение, а в объяснение. И не забывайте про невидимую руку, утверждающую/запрещающую программы (меня эта рука велела за диссидентство вырезать из уже смонтированных «Больших семей», оставив при этом Харатьяна, – так они и вышли в эфир, продолжая традицию вырезания изображений Бухарина-Каменева-Троцкого: спасибо, не расстреляли!).

Стандарт лучше всякой цензуры убирает с телевидения все лохматящееся в эпоху прилизанности – точно так же, как он вырезал все прилизанное в эпоху лохматости. И даже если вы гений, открывший тайну Вселенной, и желаете сделать по этому поводу на телевидении заявление – потрудитесь уложить свое открытие в 30 секунд, потому что ровно столько оставят вам на монтаже.

Да-да, телевидение сегодня – это невидимая рука, устанавливающая форматы, запрещающая людей и темы, плюс генетически модернизированные люди, готовые жертвовать годами жизни ради часа на экране, совокупно образующие тот самый внутренний формат, который чем дальше, тем меньше способен реагировать на перемены, происходящие в жизни, включая ту для ТВ смертельную тенденцию, что русский телевизор окончательно превратился в поляну для выгула бессмертных электоральных старушек, а прочие смертные рядами и колоннами сбегают в интернет.

Собственно, я и сам после телевидения пребываю большей частью в интернете.

Хотя если позовут назад – куда ж я денусь?

Помнусь-помнусь – да и полезу на второй горб.

2011

14. Проклятье Гиппократа// О том, что чувствует больной внутри российской медицины

(Опубликовано в «Огоньке» http://kommersant.ru/doc/1776918)

Российская медицина похожа на российскую тюрьму. И там, и там тело пропускают сквозь конвейер (правда, с разными целями), не особо обращая внимания на то, что у человека есть еще и душа.

Прошедшим летом я встретил давнего знакомого, как бы его по-людски обозначить? – ну, пусть будет Артем.

Встретил в больнице, я там был на осмотре.

Мы ровесники, схоже мыслим, оба любим спорт, бегаем-прыгаем, оба полагаем здоровье своим частным достоянием и ресурсом, – в общем, разметанные жизнью близнецы, Зита и Гита.

А встретил я его за день до операции, когда он запрыгивал в больничном дворе в автомобиль, чтобы следующим утром, на чистый желудок и такую же совесть, лечь под нож, – а вот ночь накануне провести с семьей. Операция – ничего страшного или особенного, удаление наследственной болячки, рутина, вроде замены зубчатого ремня в машине (подробности неважны – мы оба с Артемом полагаем, что они интересны лишь больному и врачу, да и то во втором, честно говоря, не уверены). И поскольку Артем – до мозга костей рационалист, он все рассчитал: оперироваться летом (в офисе мало работы), в больнице провести минимум (современные методы хирургии позволяют), ну то есть вот так: выпорхнул поутру вольной птахой из машины в операционную – и через пару дней снова на волю.

Через пару дней я навестил его, по-стариковски сгорбленного, медленно шаркающего тапочками с логотипом Ritz-Carlton по больничному коридору, хватающегося в поисках опоры за стену.

Дело не в операции, она прошла хорошо (Артем, кривя рот, сказал, что анестезиолог обманул, он-то ждал известной по книжкам маски с хлороформом, но ему что-то ввели внутривенно, – и все, очнулся уже в палате). Но любое, даже локальное и с благой целью, разрушение организма – оно разрушение. Это сейчас Артем снова плавает и бегает, сохранив от пребывания в больнице лишь привычку восклицать в сердцах «Твою Голикову!» (врачи его научили) – но тогда он понял, что такое отказ организма в работе, пусть и временный. И очень сильно это воспринял.

И я воспринял. Во-первых, потому, что свое здоровье летом тоже проверял (мужчины невероятно мнительны, и я не исключение), а во-вторых, серьезные проблемы со здоровьем начались у близкой родственницы, и я рассказ Артема проверял семейной, увы, практикой.