Под чёрными знамёнами - [29]

   Тихон Никитич внимательно слушал Степана и... решил, что переговоры с ним лучше вести без посторонних. Знаком остановив Степана, он выжидающе взглянул на писаря:

   - Фадеич, ты кажется собирался в крепость, проверить слепки с печатями на складах?

   Старый писарь сразу все понял, и ничуть не обидевшись, оделся и вышел.

   - Так, что ты там говорил-то?...

   Тихон Никитич и сам понимал, что призыв казаков-фронтовиков неминуем, вопрос только в сроках. Ведь к власти в Омске пришел человек, который ведет настоящую бескомпромиссную войну с большевиками и не остановится даже перед всеобщей мобилизацией. Потому предложение, с которым приехал Степан, вовсе не казалось ему неприемлемыми. А Степан видя, что Тихон Никитич колеблется, продолжал убеждать:

   - Ты не смотри, что Борис Владимирыч такой молодой. Его сам Верховный уважает. Он его даже в генералы хотел, да тот сам отказался. Ему услужишь, и себе хорошо сделаешь. Я ж тебе Никитич как родне помочь хочу. Мужик ты умный, сам прикинь, что лучше тебе, его в друзьях или во врагах иметь. Если он просит, надо сделать...

   А по станице тем временем передавались привезенное спутниками Степана известие совсем иного содержания, которое, тем не менее, имело очень "громкий" резонанс. Это было известие о том, что пьяный Васька Арапов ещё в декабре месяце на балу застрелил семипалатинскую барышню, дочь какого-то чиновника из областной земской управы. За это Анненков разжаловал его в рядовые казаки, отчислил из атаманского полка, и вообще известный в станице ухорез вновь чудом избежал расстрела. Именно эту новость обсуждали Полина со свекровью, когда Степан вернулся из правления после встречи с Тихоном Никитичем. Хмуро взглянув на невестку, он спросил:

   - Иван где? Мне с ним край потолковать надо.

   - О чем еще толковать, и так вчера заполночь заговорились,- недовольно отозвалась Полина.

   - Вчера один разговор, севодни другой. Опосля того, как с папашей вашим Полина Тихоновна разговор имел, уже и расклад другой. Вы уж позвольте с братом родным потолковать,- с сарказмом, едва сдерживаясь, чтобы не взорваться, говорил Степан.

   - Офицер, прежде всего должен научиться правильно разговаривать... севодни, опосля... Нет таких слов в русском языке!- в свою очередь неприязненно отреагировала Полина...

   День воскресный, занятий в школе не было. Полина после замужества, не имея возможности шить новые платья, одевала поочередно старые, благо у нее их имелось много. Сейчас она была одета как богатая казачка, в кашемировую кофту с оборками с черной кружевной пелериной. А вот юбку не удержалась, перешила сама, заузила. Отчитав деверя, она, обдала его презрительным взглядом, резко встала со стула, на котором сидела, и демонстративно удалилась в свою комнату. "Ишь, фря, что не по ней сразу фырчит, грамотой попрекает, в своем дому как нахлебник себя чувствую. Шестидюймовкой бы ее по гладкой ж...",- непроизвольно родились у Степана мысли, когда он задержал свой взгляд, на туго охваченных материей и вызывающе покачивающихся бедрах невестки.

   Отец и Иван появились к обеду. Они ездили за сеном на свои покосы, где у них с осени был сметан стог. Уединившись в горнице, мужчины закрылись и часа полтора о чем-то говорили, то тихо, то повышая голоса. Наконец, потерявшая терпение Полина настежь распахнула дверь, и не допускающим возражений тоном сообщила, что пора накрывать на стол. Степан вновь глянул на нее недобро - он никак не мог примириться с фактом, что невестка в доме командует, и с этим явно смирились, и мать, и отец. Видя, что Полина не довольна их "секретнечанием", Иван сразу после обеда отвел ее в их комнату и рассказал о встрече брата с Тихоном Никитичем.

   - Завтра сам к нему пойду. Степан прав, надо сотню формировать и немедленно выступать в распоряжение Анненкова. Если так не сделаем, это и для Тихона Никитича может плохо кончиться, с огнем играет,- высказал он и свое мнение.

   - Так ты, что и сам с этой сотней ехать собираешься!?- Полина сердцем почувствовала намерения Ивана, хоть он об этом и не обмолвился.

  От осознания возможности скорой разлуки, она сразу побледнела, почувствовала слабость в ногах и бессильно присела на постель. Иван подсел рядом, обнял, привлек, попытался поцеловать, но жена, передернув плечами, молча отстранилась.

  - Пойми, Поля, война идет, а я офицер, меня учили воевать. Я понимаю, Тихон Никитич хочет меня оградить, в штат милиции зачислил. Но я не могу так больше, мне стыдно за него прятаться, пойми меня,- шептал Иван, продолжая обнимать Полину, и ласково поглаживать изгибы ее тела.

  - А обо мне... обо мне ты подумал,- Полина до того как-то отстраненно смотревшая в сторону, повернулась к Ивану лицо, на котором отчетливо просматривались, навернувшиеся на глаза слезы.

  За месяцы замужества Полина сильно изменилась внешне, и до того далеко не худенькая, она буквально налилась, переполнилась здоровой полнотой, ее прежде порывистые, резкие движения стали куда более плавными, неспешными. Она "пила" счастье, простое бабье, про которое почти не писали почему-то в книгах отечественные классики, разве что про супружеские измены, да и зарубежные тоже, у того же Моппасана в основном имела место плотская грязь и те же измены. Из мировой литературы получалось, что простого семейного счастья вообще почти не существует, того, что она всю свою жизнь видела в родительском доме и сейчас обладала им сама в полной мере. Она каждый день со спокойной радостью отмечала, что Иван с удовольствием смотрит, как она раздевается на ночь, с нетерпением ждет субботы, чтобы идти с нею в баню. Бани в станице имелись почти в каждом казачьем дворе, но были они далеко не одинаковые - все зависело от достатка семьи. Кроме общепринятых функций в банях частенько принимали роды. У Фоминых баня была такая же, как у Хардиных в Семипалатинске, одна в одну. С раздельной раздевалкой, мойкой, парилкой и отдельной "самоварной" комнатой для отдыха, там где после хорошего "пара" можно, не одеваясь, отдохнуть за самоваром, или кружками пива и кваса. В баню с женами ходили далеко не все казаки. Некоторые не находили особого удовольствия в том, чтобы одновременно париться и лицезреть голую жену. Но Полина с детства привыкла к такому порядку, что если отец дома, то он в баню шел обязательно с матерью. И перейдя жить к Решетниковым, она завела тот же ритуал и в своей семье, чему Иван "покорился" с удовольствием, хотя у его родителей такой привычки не было - мать мылась одна, а отец с сыновьями... И вот, всему этому такому непродолжительному счастью может прийти конец. Полина еще не привыкла безропотно покоряться судьбе.