Под черным знаменем - [23]

Итак, для гуляйпольского «Чапаева» своего Фурманова не нашлось. Махновские атаманы изгоняли комиссаров-коммунистов, видя в них посягателей на их собственную власть, а вокруг степных дорог оврагов много, иные посланцы политотделов сгинули без донесений… Однако на прямые обвинения в подобных делах Махно горячо и настойчиво оправдывался, даже протестовал. Одному из высокопоставленных коммунистов он по этому поводу дал такой вот впечатляющий отпор: «Преследование политко-миссаров? Изгнание их?! Только нам надо бойцов, а не просто болтунов. Никто их не гнал, сами поутикали». Ясно, что подобный аргумент был у батько уловкой – каково уж не оценить личные качества комиссаров гражданской, но все же в трусости их обвинить огульно никак невозможно.

Куда хуже обходились повстанцы с работниками ЧК, которые тоже появились в их рядах. Тут уж решительно и открыто действовал сам батько (все-таки комиссары-коммунисты – они тоже революционеры, на одних с ними нарах лежали…).

Тревожась за положение южного фланга советских войск на Украине, в Гуляйполе приехал сам Антонов-Овсеенко. 28 апреля он прибыл со свитой и охраной на станцию Пологи (ближайшую тогда к Гуляйполю). Там, как вспоминал позже «комфронта Украины», его встретили «некоторые комиссары, бежавшие от Махно», они сильно жаловались на своенравного батько. Но Антонов-Овсеенко принял решение: «Среди переправы коней не перепрягают»; полагаем, что этот вывод Антонова-Овсеенко был в ту пору политически верен, хотя поздно уже хватились…

В позднейших воспоминаниях недолгого советского «командукра» приведена даже портретная зарисовка Махно, из немногих сохранившихся от тех времен: «Вышел малорослый, моложавый, темноглазый, в папахе набекрень, человек. Остановился в паре шагов, отдал честь: «Комбриг батько Махно. На фронте держимся успешно. Идет бой за Мариуполь. От имени революционных повстанцев Екатеринослава приветствую вождя украинских советских войск». Рукопожатие. Махно представляет членов Гуляйпольского исполкома и его штаба».

Но Махно тоже был не прост, он встретил советское начальство по высшему уровню: запорожские тройки, оркестр, игравший «Интернационал», парад войск, приветствия… Любопытно произведенное впечатление от речи Махно на опытного большевистского комиссара: «Голос не сильный и слегка сиплый, говор мягкий – в общем небольшой оратор, но как его слушают!» Действительно, слушали своего батько хлопцы с огромным сочувствием.

Антонов-Овсеенко, считавший себя очень умным, был полностью одурачен малограмотным сыном гуляйпольского батрака. Все сомнения опытного коммунистического деятеля Махно поверг твердо отчеканенной фразой: «Пока я руковожу повстанцами, антисоветских действий не будет, будет беспощадная борьба с буржуйными генералами». Видимо, последовало еще рукопожатие, и не одно.

Антонов-Овсеенко уехал из Гуляйполя умиротворенный, вскоре он дал соответственную телеграмму: «Никакого заговора нет. Сам Махно не допустил бы. Район вполне можно организовать, прекрасный материал». Да, знай об этом Нестор и его атаманы, посмеялись бы они, как запорожцы на известной картине Ильи Репина. Пятнадцать лет спустя тот же Антонов-Овсеенко скупо признался в «чрезмерной идеализации» Махно. Но поздно было: в том году Нестор уже скончался, а мемуаристу осталось доживать едва-едва…

В начале мая 1919-го Украину, а вместе с тем и южный фланг советских войск потрясло неожиданное событие: мятеж красного командира Николая Григорьева. Личность эта в высшей степени типична для времен революций и гражданских войн – честолюбивый авантюрист, лишенный всяких идейных основ, одержимый властолюбец; таких немало наплодилось в ту смутную пору, но этому поначалу предвещали крупный успех… Немолодой по тогдашним понятиям (за сорок), самого простого происхождения (то ли кацап, то ли хохол, а скорее – из смешанного населения тогдашней Новороссии), он закончил первую мировую войну в младшем офицерском чине. Служил сперва в Центральной украинской Раде, затем у Скоропадского, потом перешел к петлюровцам. Кондотьер гражданской войны, он вел за собой разномастное воинство, все более и более распаляясь своими легкими победами. Если у Махно была четкая социальная опора-то у этого никакой, о чем ясно свидетельствуют его метания: 2 февраля 1919-го в районе Александровска Григорьев опять круто переложил руль и перешел со своим отрядом на сторону Красной Армии.

Его обласкали (прежде всего тот же Антонов-Овсеенко), и вот итог: недавний петлюровец получил звание советского комбрига, а через два месяца, 25 апреля, стал начальником 6-й украинской дивизии. Порядок в его «дивизии» был куда хуже, чем в махновской «бригаде», но поначалу везло ему больше: в последних числах апреля его расхристанное воинство заняло Николаев, Херсон и Одессу. Поясним: эти приморские города оставили поспешно французские и иные интервенты, раздираемые собственными политическими распрями; «взять» их не представляло никакого особенного воинского подвига. Грабежи и насилия в тех местах не идут ни в какое сравнение с недавними деяниями махновцев в Екатеринославе, уже потому, что батько Махно боролся с погромщиками, а Григорьев, как всякий беспринципный политикан, был на поводу у своего воинства, хоть полагал, что именно он управляет им и событиями.