Под часами - [15]

Что-то напридумывалось на пустом месте… так может, и писать эти фантазии, это сегодняшнее ощущение того времени, надежды тех людей не у них подсмотренные и подслушанные, а как это сегодня моделируется… но опять же что-то не пускало в такой путь… он казался неверным, ведущим в никуда… хотелось подлинности: достать и возродить то, что уже существует. Но это тоже фантазия. Существует ли?

Может быть, это и есть сюжет пьесы? Вот это произрастание нового характера… фальшивка… опять пионеры ищут погибшего героя. А он оказался таким талантливым — вот его проза, вот его стихи… вот и готова пьеса: дети выросли, они начали свою жизнь с того, что спасли талант — самое драгоценное и невоспроизводимое на свете… тьфу! Понос. Подлость. Опять спекуляция и конъюнктура — заразная бацилла. От режиссера подцеплена. Автору не нужны звания… работа… все умещается на одном столе, и сейчас уже "меня не обманешь никакими похвалами". Руганью в гроб вогнать запросто любого, а вознести этой шелухой — никогда… того, кто знает себе цену. И очень хочется в это верить.

Может быть, действительно, мысли овеществляются, материя, из которой они состоят, становится доступной пяти другим чувствам благодаря шестому?!

Прошло несколько недель.

Эля позвонила второй раз и снова просила приехать. На сей раз Автор побежал незамедлительно. Снова на коленях лежала рукопись того же С. Сукина.

* * *

Грудь в орденах сверкает и искрится, Невидимый невиданный парад Всегда ведет, гордясь собой, убийца Под погребальный перезвон наград.

За каждой бляшкою тела и души И прерванный его стараньем род, А он, как бы безвинный и послушный, Счастливым победителем идет.

Нам всем спасенья нету от расплаты За дерзкую гордыню на виду, За то, что так обмануты солдаты, И легионы мертвые идут.

И злом перенасыщена веками Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни, Чтоб под собою нас похоронить.

И звездные соседние уклады С оглядкою уверенно начать, Где не посмеют звонкие награды Убийцу беззастенчиво венчать.

* * *

Мы все косили наравне -

Кровавое жнивье, И, сидя всей страной в говне, Болели за нее.

Идеи перли из ушей, И бешенной слюной Так долго нас кропил Кощей "Великий и родной"!

В голове все перевернулось. Сердце колотилось. Неужели это то, что искал?! Как же его терзала война! Такое не могло даже прийти в голову… на это имел право только тот, кто сам прошел ад войны и вернулся на землю мира. Какого мира? Мира ли?

Автор снова бежал домой с рукописью и больше не спрашивал редактора, что с ней делать и что с ней будет. Он читал, впитывал и умирал и возрождался вместе с этим Сукиным… это было похоже на безумие, и когда открылись строчки Детдомовцы, евреи, колонисты -

Моя благословенная семья…

Это было настоящее светопреставление. Автор понял, что действительно, сходит с ума… может быть, конечно, и верно: "кто ищет, тот всегда найдет", но трудно представить себе такое совпадение событий без какой-то посторонней могучей Воли, как бы ее ни называли.

Совпадение

— Эврика, мама, я нашел! Не веришь?

— Ты столько раз уже обманывался, что это стало системой.

— Научный подход здесь ни при чем. Паша затащил меня к своей приятельнице художнице. Она делает кукол для театра. Такой кукольный дом посреди ядерной зимы. В нем неуязвимые живые… нет такого слова… они живые, и я понял, что попал на материал… пока я найду этого Сукина, и найду ли вообще… но соблазн преодолен, конечно, этот поиск — такая лафа слюнявая…

— Ты стал вульгарен, а это лишь сиюминутно привлекательно.

— Ты права — это вульгарно: пойти по такому вытоптанному следу и надеяться потом только на междустрочье, да скандал с очередным Иван Иванычем, упершимся в стихи Сукина. При неопровержимости их подлинности и неуловимости автора.

— Куда тебя заносит?

— Мама, представь себе, как нравственны неодушевленные предметы! Чайник. Стол. Ящик. И они попадают в ситуацию, когда надо высказать свою позицию, — вот тут все и начинается! Это живая драматургия, мама.

— Мне нравится.

— Я просто обалдел: Колокольчик-цветок соединяется с Пчелой, а потом делится впечатлениями от этой любви с рядом растущей Змляникой. Ему тоже нужны плоды жизни! Ты представляешь?! Какие просторы, сколько силы в этой правде.

— Не ищи правду — это дорога в никуда. Это годится только…

— Для ученых… я понимаю. Правда — это тупик.

— Великое множество не предполагает точного решения, а размытость не рождает интереса.

— Мама, ты понимаешь, это будет пьеса… но не для него… может, я виноват перед ним. Но так складывается жизнь…

— Не совмещай творчество и быт — ты же сам говорил, какой это ужасный сон — неумение ощутить край сцены…

— Нет, нет, я не буду нарушать законы…

— Все у тебя в голове перепуталось… законы — это резервуары страха, стоит их коснуться — и ты пропал! Еще ни один закон не предписывал, что можно, только — нельзя, а остальное можно, и ты начинаешь оглядываться, бояться оступиться, потому что не все время смотришь вперед, а прошлое можно только нести в себе, его нельзя рассматривать, ибо видишь уже все с совсем другой точки…

— Мама, мама… мне бы такого режиссера, и я бы не просил у него ни договора, ни постановки… а зачем он мне тогда?