Под буковым кровом - [8]

Глава вторая

В пустынной тишине, в лесах, среди свободы.

Озеров

NN ехал нахмурив брови, с видом решительности; лицо его было бледно. Знакомые пространства текли на обе стороны, не останавливая его внимания. Кровь в нем волновалась; разнообразные предположения, одно другого занимательней, приходили в голову. То казалось ему, что чудными посещеньями предвещались скорые и резкие перемены в его участи — и он невольно увлекался их зрелищем; то, охладевая, смотрел на свой энтузиазм с горькой улыбкой и не уважал в своих видениях ничего кроме разгоряченного одиночеством честолюбия. За этими мыслями он оставил Гальвину нести его куда вздумается, и она так охотно распорядилась свободой, что, опомнившись, он увидел вокруг себя всё какие-то бугорки в репьях и колодцы, всё запавшее частым ельничком, какого не помнил у себя в окрестностях. Вполголоса выбранил он бедную Гальвину, которая, дернувши ухом, пошла без прежней решимости, но за всем тем оставил ей идти по ее прихоти, а сам оглядывался, не покажется ли что знакомое. Но кругом были все безлюдные места, и мирно текла по пути с ним чужая речка, осененная ивами, на которой мосток из дуплистой доски едва доходил до середины, мало рекомендуя общительность обитателей того берега. Вдруг какой-то сад поднялся справа при дороге. Подстегнув Гальвину перескочить мелкую канаву, NN поехал краем сада, нагибаясь и заглядывая под его пышный полог. Позади засохших дерев, качающих разворошенные гнезда, вольной чредою поднимались яблони, чертя по волнистой траве согбенными ветвями, как задумавшийся рыбак водит удою по бирюзовой воде. Невольно NN залюбовался сим великолепием, сей глубоко уходящею тишиною. Приманчивые чародейства виделись ему; в извивах коры, вспыхивающих солнечными лучами, мелькали смеющиеся женские лица. Дятел напорхнул на старый ствол и заскакал, ударяя в чешуистую кору полуотверстым клевом; поднятые его брови, словно насурмленные, придавали ему вид удивления. Стукнувшее в землю яблоко вспугнуло его: он фыркнул пестрыми крыльями, показав NN рдяное подхвостье, и, низко ныряя в дымно-золотом сумраке сада, унесся в его колеблемую глубь. Позабывшись в наслажденье волшебными картинами, NN шагом подъезжал к накренившемуся флигельку против сада, за которым в перспективе рисовались очертания барского дома; но когда он проезжал мимо флигелька, распахнувшееся окно окатило ему бок пенной водою из таза — и покамест перепугавшаяся баба, высунясь вслед за тазом, просила прощенья у нежданного наездника, NN, отряхиваясь, въезжал в геральдические ворота князя О., где его поневоле шумный въезд был встречаем вышедшими из любопытства слугами.

Глава третия

Учтивость, дружество, приятный разговор.

Муравьев

«Итак, вы находите в этом развлечение», сказал князь. NN развел руками. «Видишь, милая, — продолжал князь, откладывая золоченую вилку с родословными эмблемами и наклоняясь через стол, — не все разделяют твои вкусы». — «Однако Иван Андреевич так торопится уехать, — отвечала княгиня: — верно, тучки, что сейчас видели мы над лесом, его напугали». — «Это маленькие тучки», — небрежно отвечал NN. «Ты, Annette, здесь редкий гость, — заметил князь (хотя жена его бывала здесь ровно столько же, сколько и он), и, верно, не знаешь всех наших заведений; именно, вон в том амбаре, с такою забавною крышею, там всегда у нас приберегается хорошая погода, нарочно для гостей, это уж так повелось». Затеялся спор; княгиня опровергала похвальбы мужа, замечая, что в такой тесной клети на весь год погоды не напасешь и что хвалиться сего рода запасливостью значит вызывать неудовольствие тех, кои имели несчастье быть встреченными в его поместьях такою погодой, которая касается лишь их одних. Со всеми вместе пришлось и NN засмеяться, хотя он веселого не много видел в том, что ему пришлось явиться негаданным гостем, отряхивая колени, щедро залитые проклятой бабой из окна, в то время как князь представлял его супруге как отставного поручика такого-то, постоянного жителя этих мест, между коих он имел глупость заблудиться. Князь еще утверждал с комическою важностию, что эта заповедь хлебосольства сохраняется от его деда, пересказав и некоторые о нем анекдоты, кстати и то, что в свое время, когда известный Казанова был у нас под именем графа Сейнгальта, то, близко сошедшись с Потемкиным, предлагал тому силою своих каббалистических и иных сведений содействовать во взятии Силистрии, в чем тот весьма нуждался, но не согласился из соображений политических, а паче того по странному благочестию, припадкам которого был подвержен среди своенравной пышности своего жития; однако (говорил князь) дед его, тогдашний князь О., был хорош с Казановой и ласкался надеждою, что власть и возможность сего последнего дадут ему добиться самых блестящих предположений, в чем, кажется, был положительно уверен своим диковинным приятелем. Ничьею трезвостию не охлаждаемый, он кипел и мнил уже в сердце своем стать над всею N-скою губерниею, когда могучим вихрем сошедшихся обстоятельств был вынужден заключить свои притязания в тесном круге родовых имений, где его растревоженное властолюбие и щедрая на выходки гордость сделались поучительным зрелищем для соседей, надолго взволнованных его падением. Истощившись в родовых преданиях, князь рассказывал и столичные новости, где сам был не последний участник. При каком-то рассказе, увлеченный, он сделал сильное движение, как раз дунул ветер, и верхи дерев зашумели; князь засмеялся, остановясь на самом занимательном месте, и сказал: «Вот вам подтверждение» — попробовал было скомандовать еще раз, но все осталось тихо, и он, немного недовольный, вернулся к рассказу, сильно осудив последнее лицо, на котором остановился. NN, едва знакомый с князем, который в нем напал на свежего слушателя, внимал ему то с удивленьем, то пытаясь распутаться во множестве представляемых лиц и событий; княгиня смотрела то с улыбкой, то с выражением скуки, когда князь говорил, как его дед махнул рукой на все прежние виды и намерился устроить себе жизнь к покою; опять задул ветер, и деревья наклонились.