Кое-как просмеявшись, Павловский стал провожать приятеля.
Не удержался от подначки:
– Ты, Витя, в туалет-то сходил бы все же. Шамбаров вздрогнул и сказал со всей серьезностью:
– Не-е, я лучше в другом месте.
Феофан сидел на крыльце и вдыхал в себя осень.
В такие минуты ему хотелось, чтобы кто-то посидел с ним рядом, поглядел на все это… Красиво же, черт!
Позвал как-то Зинку, та послала его, как обычно, сказала, что только и дела ей как до его закидонов.
А что же жилец-то?! Он тут рассиживает, посматривает да покуривает, а тот, бедняга, там в темноте, на повети. Ох ты ж, боже мой!
Несправедливость!
Так, а не удерет он, если выпустить на волю?
Удрать не удерет, но попытку сделает, это уж точно! С характером, стервец!..
– Эй, Фаня, ты чего, новую скотинку завел?
За забором стоит и смотрит на лебедя в огороде из-под козырька-ладони колхозный радиомеханик Автоном Кириллович Петров, шестидесятипятилетний мужик, донельзя словоохотливый и шебутной. С ним в беседу вступать нельзя – заговорит до полусмерти.
– Пасешь? – начинает словесный разгон Петров и улыбается. На давненько бритом лице выстраиваются косыми резкими лучами глубокие морщины.
– Угу, – не поддается Павловский и смотрит на облака.
– Мда, – Петров, видно, размышляет: с какого же боку подступиться? – А где же ты, Фаня, ее приобрел-то?
– Да так вот случилось… – больше Феофан ровным счетом ничего не разъясняет, и Автоному это крепко действует на нервы.
Он переминается с ноги на ногу, ищет про себя варианты прояснения ситуации и находит один.
– На меня ведь, Фаня, на самого рысь скакнул в тридцать шестом годе. От беда…
Тут Павловский начинает хлопать себя по карманам, вроде бы ищет курево, как видно, не находит, привстает и кричит, перебивает сто раз слышанный рассказ-байку про то, как Петров голыми руками победил хищную зверюгу.
– Закурить не найдется, Кирилыч?
Тот понимает, что благодарной аудитории здесь ему не найти, и уходит.
Прошли две бабы-доярки, поздоровались, долго стояли у забора, глядели, обсудили здесь же все свои проблемы.
Потом подвалила ребятня, повисла гроздьями на изгороди, навела треску, засыпала расспросами.
Что за птица? Как зовут? Почему крылья связаны? Будет ли летать?
Лебедь на детвору вальяжно пошикивал.
Вечером пришел Шамбаров.
Привычно разделся, как обычно, хлопнул на стол «что полагается», при этом возбужденно крякнул. Сполоснул руки и, вытирая их, вгляделся в Феофана.
Старый друг сидел в странной позе, никак не приличествующей моменту.
Он читал книгу.
– Фанька, ты что эт? – спросил Виктор, крепко изумившийся тому, что тот никак не отреагировал на всегда их обоих волновавшую ситуацию.
– Мте-мте, – промямлил Феофан и ничего не ответил. Он был занят.
Шамбаров сам достал из шкафчика что попалось под руку – картошку в мундире, масло, селедку пряного посола, отрезал хлеба, снял с полки два стопаря, все деловито расставил на столе.
– Пододвигайся, – отдал он привычное распоряжение.
Павловский махнул рукой и не двинулся с места. Накрытый стол почему-то его не притягивал.
Виктор решил: разохотится, куда денется. Налил в обе стопки, поднял свою, смачно звякнул о другую, предназначавшуюся для друга, и после того, как выпил, закатил глаза, страстно втянул носом воздух, приставив к нему краюшку хлеба, аппетитно закусил селедочкой, запостанывал как бы от удовольствия.
Феофан, будто его ничего не касалось, сидел и молчал, читая свою книгу.
Шамбаров смотрел на него так, как глядят на немощных, хромых, уродцев и других обиженных жизнью людей – безнадежно и печально.
– Ты, Фаня, случаем того, не шизанулся? – он вертанул у виска большим пальцем. – Не поплохело тебе?
– Витя, ты извини, я тут занялся… Давай в другой раз.
Ну наконец-то заговорил, залепетал… Теперь пойдет… Шамбаров с готовностью поднял бутылку, плеснул себе, поднял, глянул на друга радостно:
– Ну, давай, Фанька, давай, поднимай свое… А то ты будто не в себе, жутко смотреть.
– Не, я правда не буду, Витя, прости уж… Дело тут… Ты давай один, а? – в глазах Феофана мольба.
Так, наверное, смотрят мухи, когда на них нападает паук. Шамбарову стало не по себе.
– Что я, алкаш распоследний, по-твоему, один буду глотать, да? – обиделся он.
Он помолчал, недоумевая, что же делать дальше. Раньше такого не бывало…
– Что, правда не будешь? – спросил неуверенно.
– Не буду, – уверенно ответил Павловский и махнул рукой.
– Во дает! – вздохнул Шамбаров, встал и начал одеваться. Вечер не получился. – Эхма!
– Чего хоть читаешь-то? – спросил перед уходом. Феофан закрыл книгу. На обложке было написано:
«Жизнь утиных».
– Тебе-то эт зачем? – искренне удивился Виктор. Павловский оживился, глаза заблестели.
– Так у меня-то кто? Лебедь! А он и есть из утиных. Семейство такое… Насчитывает около 180 видов. И лебеди там, и гуси, и селезни, много всяких… Интересно, спасу нет!
– Да знаю я этих селезней, стрелял навалом, – Виктор шваркнул в воздухе кепкой, – подумаешь…
– Да нет, ты послушай, одних лебедей десять видов: шипун, беляк, кликун, черношеий, малый… Мне же надо знать, как своего-то обихаживать.
– Не-е, ты точно тронулся, к бабке не ходи! Ну ладно, сиди тут со своими селезнями, покеда.
