Под алыми небесами - [145]

Дядя Альберт сказал, что он удивлен не меньше Пино и понятия не имеет, откуда генерал узнал его псевдоним. Но его дядюшку и родителей больше волновало то, что Пино может стать объектом преследования. Их страхи были оправданны. К концу мая 1945 года в Северной Италии были убиты тысячи чернорубашечников и коллаборационистов – кого-то казнили, кто-то стал жертвой вендетты.

По настоянию семьи Пино уехал из Милана в Рапалло. Он перебивался разными заработками в этом прибрежном городе до осени 1945 года. Потом он вернулся в Мадезимо, где обучал желающих катанию на горных лыжах и в долгих разговорах с отцом Ре пытался примириться со своей трагедией. Они говорили о любви. О вере. О невыносимой тяжести потерь, которые они понесли.

В горах Пино молил о помощи, об отдохновении от не отпускающей его скорби, смятения и печали. Но Анна не оставляла его. Она была воспоминанием о лучших минутах его жизни – ее улыбка, ее запах, музыка ее смеха, которая все еще звучала в его ушах. А в темноте ночи она представала перед ним и обличала, горько и требовательно, поднимая бурю в его душе.

«Кто-нибудь, скажите им, что я всего лишь горничная!»

Более двух лет Пино провел в тумане вины и скорби, он не думал о будущем, был глух к словам надежды. Летом он наматывал километры по берегу, поднимался в Альпы осенью до начала снегопадов на «соборах Господа» и каждый день молил о прощении, но так и не получал его. И с каждым днем Пино укреплялся в вере, что кто-нибудь придет и спросит его о генерале Лейерсе.

Но никто не приходил. Вернувшись в Рапалло в третье лето, в 1947 году, Пино все еще пытался осознать пережитое, помириться с призраком Анны. Он с горечью думал о том, что она так и не назвала ему свою фамилию. Или хотя бы фамилию мужа. У него даже не было шансов найти ее мать, чтобы сообщить о смерти дочери.

Анна словно и не существовала ни для кого, кроме него. Она любила его, а он ее предал. Он оказался в невероятной ситуации и своим молчанием отказался от нее, от любви к ней. Он верил, что бескорыстно выводил евреев-беженцев, бескорыстно работал на Сопротивление, но, увидев расстрельный взвод, оказался вероломным и эгоистичным.

Эта пытка продолжалась и продолжалась, пока во время одной из своих долгих прогулок по берегу, где Анна все еще жила в его памяти, он не вспомнил, как Анна сказала ему, что не особо верит в будущее, что пытается жить каждой минутой, искать поводы для благодарности, пытаться создать собственное счастье и радость и использовать это как средство для хорошей жизни в настоящем, а не цель, к которой нужно стремиться в будущем.

Слова Анны звучали в голове Пино, и по какой-то причине по прошествии всего этого времени эти слова вдруг странным образом подошли друг к другу, заставили его признаться себе в том, что он хочет чего-то большего, чем страдальчески вспоминать о ней и терзаться из-за того, что не попытался ее спасти.

На том пустынном берегу он в последний раз страдал по Анне. Но в его голове, в его воспоминаниях теперь на первом плане оказалась не ее смерть, не ее безжизненное тело на полу в колоннаде, не ария паяца, которая преследовала его в часы безверия.

Вместо этого слышал он теперь арию принца Калафа «Nessun dorma» – «Никто не будет спать» – и вспоминал обстоятельства их странного знакомства: Анна перед пекарней в первый день бомбардировок, Анна, исчезнувшая в трамвае, Анна, открывающая дверь квартиры Долли полтора года спустя. Анна, поймавшая его в комнате Долли с ключом генерала, Анна, фотографирующая его в парке у озера Комо, Анна, притворяющаяся пьяной перед часовыми в канун Рождества, Анна, обнаженная и жаждущая его.

Когда музыка арии устремилась к крещендо, Пино посмотрел на Лигурийское море и поблагодарил Бога за то, что в его жизни была Анна, пусть и на такое короткое и трагическое время.

«Я все еще люблю ее, – сказал он ветру и морю там, где они когда-то были счастливы. – Я благодарен за нее. Она стала даром, который навсегда останется в моем сердце».

За несколько часов Пино почувствовал, что железная хватка скорби отпускает его, слабеет и исчезает. Покинув берег, Пино дал себе клятву оставить войну позади, никогда больше не думать об Анне, генерале Лейерсе, Долли, о том, что он видел.

Он прежде всего будет стремиться к счастью и делать это con smania.

3

Пино вернулся в Милан и некоторое время пытался обрести счастье и страсть, работая у родителей. Его общительность вернулась к нему, и он стал превосходным продавцом. Но Пино чувствовал себя беспокойно в городе, а лучше всего ему было в «соборах Господа», приходил ли он туда на лыжах или пешком. О его мастерстве альпиниста ходила молва, и так он стал тренером и переводчиком национальной итальянской команды лыжников, которая в 1950 году отправилась в Аспен, штат Колорадо, на первый послевоенный чемпионат.

Пино приехал в Нью-Йорк, он слушал джаз в прокуренном ночном клубе и в нью-йоркском оперном театре Метрополитен увидел Личию Альбанезе, свою родственницу, – она пела в «Мадам Баттерфляй», а дирижировал Тосканини.

В первый вечер в Аспене у него завязался разговор в баре с двумя людьми. Страстный лыжник Гэри был из Монтаны. Хем катался в Италии на Валь-Гардене, одной из любимых гор Пино.