Почти вся жизнь - [9]

Первых раненых привезли утром. Все они говорили одно и то же:

— Держимся.

Больше Нелевцева не смотрела на багровую полосу горизонта, видимую теперь даже при свете солнца, и не прислушивалась к шуму боя. Работы было много. Надо было следить и за приемом, и за шоковой палатой, и за операционной. Когда она услышала, как хирург Творогов, огромный бритоголовый мужчина, сказал сестре: «Не всех сразу. У меня только две руки», — она сама встала за операционный стол.

Если бы Виноградов был сейчас в медсанбате и слышал, как все новые и новые раненые говорят одно и то же слово «держимся», он бы обрадовался самому этому слову, выражавшему его план. Но Виноградов был на командном пункте и, руководя боем, знал не только то, что мы держимся, но и действительное соотношение сил.

Коротков работал напротив Виноградова за низеньким столом, к которому кнопками была приколота карта, и поминутно отрывался к телефону.

Штаб армии требовал сведений, и Коротков с лицом, осунувшимся за эти сутки и странно помолодевшим, докладывал обстановку. Когда позвонил командующий, Коротков взглянул на Виноградова и передал ему трубку. Коротков знал решение, которое принял Виноградов к исходу первых суток боя, и мог бы доложить командующему. Но Коротков понимал, что Виноградов хочет сделать это сам.

Виноградов взял трубку и, глядя в шифр и, казалось, только им поглощенный, сказал:

— Докладывает Виноградов. Отхожу за овраг.

Затем Виноградов потребовал свою машину и поехал в сторону оврага. Машина шла, медленно подпрыгивая на бесчисленных рытвинах и ухабах, и казалась запутавшейся в зеленой маскировочной сетке.

Виноградов, опершись руками на сиденье, думал о том, что сейчас люди уже готовятся к отходу, и мысленно торопил их.

В эту ночь раненых было меньше, и они показались Нелевцевой совсем другими людьми, чем те, которые поступали прежде. Они раздражались по пустякам, требовали к себе особого внимания и своими стонами беспокоили других.

— Где ранили да как ранили, — говорил молодой боец с всклокоченными, спутанными волосами, недружелюбно глядя на Нелевцеву. — Отходить стали — вот и попало. Больно!.. — дернулся он, когда хирург стал осматривать его рану.

Нелевцева видела, что рана его пустяковая, а кричит он не от боли, а от злости.

— Климка! — закричал раненый, увидев знакомого бойца. — Чего отдали фашистам?

— Не кричите, пожалуйста, — сказала Нелевцева. — Да, да, не кричите. Вы мешаете врачу работать. И что значит «отдали»? — «Что я говорю, — подумала Нелевцева. — Ведь это же раненый», но она уже не могла удержаться: — Никто ничего не отдавал. Командир дивизии приказал отойти. Он знает, что делает, и сейчас идет бой за овраг.

— Эх, доктор, — сказал раненый, отвернувшись от Нелевцевой. — Я ж там, на переднем, полета фашистов покрошил.

Во время операции он не проронил ни слова.

«Вот оно что, — думала Нелевцева, — значит, эта злоба — только выражение обиды за то, что он ранен, по его мнению, зря, то есть не в тот момент, когда „крошил“ фашистов у себя „на переднем“, а во время отхода. Его не утешит сознание, что надо было отойти и что там теперь истребляют фашистов, — он их не истребляет…»

Виноградов, похвалив Федореева за хорошо организованный огонь прикрытия и узнав, что во время отхода только один человек убит и раненых немного, кивнул головой и приказал шоферу ехать «домой».

В двенадцатом часу ночи Виноградов возвратился на командный пункт в поселок. Он устало вылез из машины и взошел на крылечко. Неожиданно для себя он увидел Волкова, быстро смахивавшего пыль с гимнастерки.

— Товарищ генерал, — сказал Волков чуть хрипло и вытянулся перед Виноградовым, — немцы ввели в бои резервную дивизию и танки, те, что держали правее высотки 103,3.

Виноградов остановился. Он строго посмотрел на Волкова:

— Не врешь?

Коротков, слыша их разговор, вышел на крылечко.

— Точно так, Викентий Николаевич, — сказал он.

— Точно так… точно так… — повторил Виноградов. Затем он быстро обнял Волкова, потом Короткова и осторожно, чуть слышно ступая, словно боясь умалить значение полученного известия, вошел в дом.

Коротков потерял счет дням и часам: он работал непрерывно и без сна, не чувствуя усталости и сохраняя ясность в мыслях. Но счет времени он потерял. Он часто смотрел на часы и рассчитывал, через сколько минут подвезут снаряды и на сколько времени хватит имеющихся, но в отличие от человека, который понимает, что сейчас десять часов утра или восемь часов вечера, Коротков понимал только, что налет нашей авиации начнется через столько-то минут, а за эти минуты надо подготовить наблюдение.

Виноградов редко смотрел на часы, но он не только не потерял ощущения времени, а наоборот, это ощущение у него чрезвычайно обострилось.

Несмотря на то что вражеский удар был сильным и в нем принимали участие все средства прорыва, Виноградов чувствовал душевное облегчение по сравнению с днями, предшествовавшими фашистскому контрнаступлению. Его давнишнее предположение, что гитлеровцы будут наступать на участок его дивизии, стало теперь фактом.

Еще в мае Виноградов был убежден, что фашистское командование примет план «сильного удара по слабому звену», и считал этот план гибельным для гитлеровцев. Теперь завязался бой, исход которого должен был подтвердить или опровергнуть это убеждение.