Почти вся жизнь - [68]

Еще раз Ларин крикнул:

— Ларин слушает! — И ясно представил себе, как его слова обрываются раньше, чем их может услышать командир полка.

— Питание кончилось, — сказал Богданов.

Наморщив лоб, Ларин глядел на рацию. Этот никчемный черный ящик можно было выбросить так же, как уже были выброшены часы, бинокль, компас.

Начался день. Большие сонные мухи двинулись в поход на траншею, не отличая живых от мертвых.

Прошелестел снаряд и разорвался с сухим треском. Вслед за ним с тем же сухим треском стали рваться другие снаряды. Тонкий посвист был здесь едва слышен.

— Богданов, — сказал Ларин, — старший лейтенант Петренко умер. Если меня убьют, будешь командовать людьми.

— Слушаюсь, товарищ капитан.

— Решение я принял: стемнеет, будем пробиваться к своим. Ясно?

Богданов повторил приказ.

Когда Ларин понял, что связь с командованием потеряна и что больше ждать нельзя, он прежде всего подумал о том, что сказать людям, которыми он командует.

«Нас осталось четырнадцать человек. У нас нет ни воды, ни пищи. Кончилась связь. К нам не смогли пробиться на помощь. Нам надо пробиться к своим. Пробиваться к своим сейчас — не расчет. Мы будем пробиваться ночью».

Больше всего он боялся, что люди будут подавлены, узнав о потере связи с командованием. Но его опасения были напрасны. В их положении определенность, пусть даже самая ужасная, лучше надежд, которым не суждено сбыться. План Ларина оставлял людям единственную, но верную в любом положении надежду — надежду на самих себя.

Они не пустят немцев в траншею. Они будут драться весь день, чтобы летней прохладной ночью пробиться к своим.

Ларину хотелось пить. Жажда еще усиливалась тем, что он знал, как страдают люди, он видел их лихорадочные глаза, воспаленные рты и слышал их неровное дыхание.

Как только начнется бой, он не будет чувствовать жажды, и как только он выкрикнет первое слово команды, его глаза примут обычное выражение, дыхание станет ровным и отвратительный вкус во рту исчезнет.

Но не было боя, и только снаряды продолжали разрывать землю, и пыль, смешанная с осколками, сухой тучей вставала над ним.

Ларин заставил себя думать о предстоящем бое. Он вспомнил слова Чурина: «Оружия у нас хватит», и его жест, когда тот показал на убитых.

Действительно, здесь было немало своих и немецких автоматов и дисков, гранат и пулеметных лент. Но Ларин сейчас думал о том, что он привык воевать, ограничивая себя и в снарядах, и в патронах, и в этом есть своя скрытая сила. Когда знаешь, что на орудие осталось десять снарядов, каждый выстрел должен бить по цели. Эта экономия средств усиливает напряжение боя. В их положении они должны ограничить себя.

— Богданов!

— Здесь, товарищ капитан.

— Собрать оружие убитых, подсчитать и доложить мне.

— Приказано подсчитать оружие убитых, — живо откликнулся Богданов. Конечно, лучше заняться делом, чем ждать, пока немцы полезут в атаку.

Когда Богданов доложил об исполнении, Ларин сказал:

— Половину в НЗ.

Это понравилось людям. Воронков сказал:

— Запас карман не жмет, и хлеба он не просит.

И только один Семушкин попросил лишние диски для своего автомата.

— Стрелок из меня никакой, — сказал он.

Ларин покачал головой.

— Два года воюешь, и вдруг вот — признание. — Семушкин ничего не ответил, и Ларин приказал выдать ему лишний диск.

Но вот все оружие на учете, и у каждого бойца есть НЗ патронов и гранат, и все слышали ларинский приказ. Теперь осталось ждать, когда немцы полезут в атаку.

Только ждать.

Короткий посвист снарядов на излете. И кажется, что снаряды залетают сюда, как футбольный мяч в аут, что они вне игры. Вдалеке непрерывно и дробно работает артиллерия.

— Молотят, — по привычке вздыхает Афанасьев.

Ларин прислушивается.

— Наш полк работает, — говорит он. — Это хорошо для нас, товарищ Афанасьев.

— Вот мы и тыловики, — по-прежнему без всякого выражения шутит Воронков, — в тылу у немцев.

И снова Ларин, пригибаясь, идет по траншее. Он знает: приближается минута, когда кто-нибудь из окруженных больше не сможет сопротивляться. От бессилия человек выпустит из рук оружие и закроет глаза. Или человек закричит дурным голосом, поднимется и подставит себя случайной смерти.

Даже июльское солнце не в силах удержаться в зените неба, и тяжелый багровый шар, словно вобрав в себя зной, клонится к земле.

Но тринадцать человек живут так, как этого хочет Ларин.

— Богданов!

— Здесь, товарищ капитан.

— Приказ остается в силе. Немцы не атаковали нас. Но мы атакуем их.

Они выползли из траншеи, когда стемнело. Ларин и девять бойцов. Пулеметчиков он оставил в траншее, Ларин сказал им:

— Красная ракета — огонь, зеленая — ко мне.

Они ползли, почти сливаясь с убитыми немцами. Они проползли триста метров, и Ларин крикнул чистым, отчетливым голосом:

— Гранаты!

Девять гранат по траншее, в которой немцы. Бросок в траншею.

Здесь не было никого, кроме мертвых немцев.

Они доползли до следующей траншеи и бросили туда девять гранат, но и здесь были только убитые немцы.

И в новой траншее были только убитые немцы.

Тогда Ларин понял, что немцы отступились от них.

Он выстрелил из ракетницы и долго смотрел, как зеленый огонек колеблется в спокойном бесцветном небе.