Почти вся жизнь - [102]

После десятичасового марша колонна полка остановилась на отдых. Никто не хотел размещаться в фашистских блиндажах, рыли временные убежища, покрывая их хвойными ветками.

После взятия Красного Села полк в течение пяти дней принимал пополнение. Но до сих пор в ларинском дивизионе не хватало людей. Особенно трудно было с офицерами.

Принцип комплектования оставался все тем же. «Старички», и в особенности отличившиеся в бою, выдвигались на новые, более ответственные должности. Среди вновь пришедших тоже встречались люди, которые не уступали «старичкам» и даже нередко превосходили их по знаниям и всестороннему боевому опыту.

На одном из привалов Ларину позвонил начальник кадров артиллерийского соединения. Начальство большое, и Ларин удивился и даже перетрусил, услышав его голос:

— Посылаю вам старшего лейтенанта Скоренко. Просится в дивизион, которым вы командуете.

Ларин рассказал об этом Макарьеву, и тот засмеялся:

— Так! Слух о нас прошел по всей Руси великой.

К вечеру явился старший лейтенант Скоренко, отрапортовал и предъявил «боевой стаж». Он оказался отличным, и Скоренко был зачислен командиром батареи.

— Это верно, что вы в мой дивизион желали попасть? — спросил Ларин. — Почему?

— А я, товарищ капитан, в госпитале о том дивизионе прослышал, — ответил Скоренко. — Там я лежал с одним капитаном, и мы от нечего делать байками обменивались. Вот он-то мне про ваш полк и рассказал. Ну, мне, как артиллеристу, было, конечно, интересно. Решил заявление сделать.

— Капитан этот не Снимщиков ли? — спросил Ларин.

— Точно, капитан Снимщиков.

— Ну, как он теперь?

— А вы его когда видели?

— Да дней… дней двенадцать назад, — сказал Ларин неуверенно. Ему показалось, что это было очень давно.

— Двенадцать дней? — Скоренко задумался. — Ну, какие же перемены? Усы, вроде, растит.

— В чертежной работает? — Скоренко кивнул головой. — Неужели Снимщиков так в армию и не вернется?

— Не может такого быть, — сказал Скоренко решительно. — Из него такой штабист выйдет… Да, штабист… — прибавил он тихо и вдруг гаркнул: — Разрешите идти?

Николая Новикова Ларин назначил командиром взвода управления дивизиона, и Макеев утвердил назначение. Официальным мотивом для назначения Новикова послужило его поведение во время боя. Приказом по армии он был награжден орденом Красного Знамени. О нем написала газета. Главной же причиной назначения было желание Ларина постоянно находиться в бою вместе с Николаем.

Николай переживал праздничные дни. Приказ Верховного главнокомандующего, который как бы увенчивал первый бой, орден, новое назначение — все это соединялось в одно радостное чувство. Он с этим чувством просыпался, и, глядя на бойцов, протирающих мокрые винтовки, и на повара в белой кацавейке поверх полушубка, сосредоточенно заглядывающего в котел, и на машины, идущие в потоках талого снега, все время испытывал радость.

На марше, приткнувшись к дверце кабины и уже засыпая, он успевал подумать: как хорошо, как все хорошо. Снов он не видел. То же ощущение радости, что и днем, не покидало его и ночью. И он мечтал о новых боях: надо было доказать и Ларину, и Макееву, и командиру дивизии, и Верховному главнокомандующему, что он достоин награды.

Приказ получили на марше. К утру дивизия должна была занять огневые позиции. Макеев собрал командиров дивизионов и аккуратно, по линейке, прочертил карандашом новые стрелы на карте.

— Немцы обороняют Гатчину, — сказал он. — Южнее Гатчины — конечный для нашей будущей операции рубеж. Вот он… Зная тактику немцев, можно с уверенностью сказать, что Гатчину они будут оборонять «до последнего патрона», то есть до тех пор, пока мы не запрем их с тыла.

Невозмутимый Петунин вдруг захохотал. Макеев удивленно взглянул на него, и Петунин сказал:

— Виноват, товарищ подполковник. Я по поводу немецкой тактики, товарищ подполковник.

Гатчина горела. Она горела вот уже третий день и, казалось, притянула к себе и вобрала десятки и сотни крупных и мелких пожаров.

Горели деревни вокруг Гатчины, и пустые звонницы церквей были залиты малиновым пламенем.

В быстром огне сгорали хутора, тлели на дорогах большие штабные «бенцы», и из снега подымались факелы, в неверном свете которых с трудом можно было различить металлические остовы танков и пушек.

Огонь и дым заняли небо, вытеснив яркие зимние звезды и стойкие снежные облака. Казалось, звездный свет померк, его подменил красный с черными подпалинами свет пожара.

Впереди была речушка, а за речушкой — немцы. Богданов мокрый вернулся из разведки и доложил, что немцы поблизости, но передний край установить с точностью не удалось. Маскхалат на Богданове обледенел, с шапки стекала вода. Губы его посинели, он говорил с трудом лязгая зубами.

Новиков влил ему в рот водки, и Богданов, сбросив халат и шапку, сразу же приосанился и сказал:

— Как пошла наша пехота топать, так ледок по реке и тронулся. Теплынь, да еще пехота топает…

— По переправе немец сильно бьет?

— Нет, молчит. Говорят, какое-то оружие подготовил.

— Какое оружие?

— Так, разговорчики, — уклончиво сказал Богданов. — Новое оружие, тайное.

Ларин приказал батареям оборудовать огневые позиции в двухстах метрах от реки. Но только стали оборудовать, как командир полка вызвал Ларина на свой командный пункт.