Почти смешная история и другие истории для кино, театра - [19]

— Пылесос, пылесос… пылесос.

Так с этим пыльным словом во рту он и добрался до дома.

Мать и жена сидели за столом и дружелюбно беседовали.

— Девка у тебя хорошая! — Наташиными словами сказала мать, — А что отец у нее крупный мандарин — стерпишь!

— Мама! — попытался остановить ее сын, но это было не так просто сделать. А Люда не поднимала глаз.

— Люда работать может, и мысли у нее чистые. Вот Наташка — вроде в красавицах… — продолжала мать. — А мужа выбрала — пьянчугу, можно сказать, алкаша. В непотребном виде и под машину угодил, ребенка сиротой оставил. Я бы за пьянство как за контрреволюцию судила! Одна осталась Наташа, в буфет работать пошла, мечтала врачом, людей спасать, а теперь все ждет, чтобы ее саму кто-нибудь спас.

— В Москву мне пора возвращаться! — соврал Сбитнев.

Он вдруг понял, что, если останется здесь, может произойти неприятная история. — Я на почте был, с Министерством разговаривал…

— Обещался пожить… — вздохнула мать. — Взрослые дети — это как здоровье — подолгу не бывают.

Люда резко поднялась и скрылась в другой комнате, плотно затворив дверь.

— Что с тобой? — забеспокоился Сбитнев и поспешил за женой.

— Давай обойдемся без сцен! — попросила Люда.

— Что я такого сделал?

— Не оправдывайся и не мешай мне складывать чемодан, а то я что-нибудь позабуду!

Сбитнев опять вышел на улицу и решительно зашагал к Наташиному дому. Конечно, вполне можно было уехать не попрощавшись, но чем больше он уговаривал себя, что прощаться не следует, что это лишь трата нервов, тем все более убыстрял шаг. На этот раз он выбрал кратчайший путь и в одном давно знакомом ему месте ловко перелез через плетень и даже засвистел.

Уже приближаясь к цели, Сбитнев услышал где-то позади треск мотоцикла, остановился, смелость его тотчас исчезла, и он снова отвратительно вспотел, тут его догнала Наташа. Она попридержала мотоцикл и резко спросила:

— Все меня ищешь?

— Тебя! — тихо сознался Сбитнев, опять посмотрел на загорелую коленку, и мысли в голове стали путаться.

— Чего ты Люде жизнь сгубил? — накинулась на него Наташа. — Не любишь, а взял? Какая тому причина? Три дня женатый, а меня увидал — и будто с цепи сорвался! А еще седой… пес!

И помчалась дальше…

А Сбитнев с удивительной ясностью в мгновенье понял, что если сейчас не остановит Наташу и не скажет ей что-то особенное и очень важное, то потеряет ее навсегда. И еще показалось ему, что жизнь без этой Наташи будет жалкой и бессмысленной.

— Наташа! — заорал он изо всех сил и побежал за мотоциклом.

Но Наташа то ли не слышала крика, то ли не хотела останавливаться.

— Наташа! — кричал Сбитнев.

Он бежал и бежал по булыжной мостовой. И каждый, кто выглянул на крик из окна или просто разгуливал по улице по делу или без дела, точно знал, что это бежит сбитневский сын. Он теперь в Москве выдвинулся в начальство, вон какой важный — седой, жену привез — здоровую такую, мощную бабу, а догоняет Наташку, которая служит буфетчицей в тульском цирке.

Мотоцикл давно исчез из виду. Сбитнев бежал, пока были силы. Потом уже плелся, не видя дороги. Затем свалился на обочину, на серую, забитую пылью траву. Поднял голову и прочел на дощатом павильоне «Парикмахерская».

Сбитнев полежал, пришел в себя. Встал, отряхнулся, зашел в парикмахерскую и наголо обрил превосходные седые волосы, которые так помогали ему в жизни.

Бритый, он медленно пошел по улице, уже в обратном направлении. И люди, знакомые и незнакомые, шепотом передавали друг другу, что сбитневский сын рехнулся, наверно, на почве застарелой любви.

Когда он вернулся домой, то мать нашел заплаканной.

— Что ты голову под кеглю бреешь? — возмутилась мать. — Жена от тебя ушла! Уехала она, слышишь?

— Ну и хрен с ней! — отмахнулся Сбитнев. Однако скоро одумался. Приехав в Москву, вымаливал у Люды прощение. Люда, которая любила Сбитнева, смилостивилась, и они помирились. Сбитнев уже не вспоминал Наташу, будто ее и не существовало.

Он сильно волновался по другому поводу — не рассказала ли Люда об их размолвке отцу. Но спросить не решался.

Людин отец вернулся из командировки, и молодых позвали ужинать. Увидев обритого Сбитнева, тесть сильно развеселился, острил, и у Сбитнева отлегло от сердца — не знает! Он и сам принялся охотно острить на собственный счет.

После ужина мужчины вышли в коридор подымить.

— Слушай, — как бы невзначай сказал тесть, разминая сигарету, — все собираюсь тебя спросить, ты жену-то любишь?

— А как же? — залепетал растерявшийся Сбитнев. — Зачем я тогда женился?

— Если ты женился на ней из-за того, что она моя единственная дочь, — спокойно подытожил тесть, — держись, Олег Сергеевич! — и перешел на обычный тон: — Идем в шахматишки сразимся!..

1966 г.

Просто так

В поезде Юрий Сергеевич Толоконников в преферанс не играл, книг не читал и не пил в ресторане коньяк. В поезде Толоконников торчал в коридоре, смотрел в окно. И вечно его разъедало желание слезть на какой-нибудь станции и зашагать по дороге, не имея перед собой конкретной исторической цели.

Происходило это, наверное, потому, что незнакомые города обладают притягательной силой, особенно вечерами, когда города сверкают огоньками, а про далекие огоньки всегда говорят «манящие»… А быть может, этот странный порыв диктуется страстью к путешествиям, которая живет в человеке со времен Ноева ковчега. Однако Толоконников умел обуздывать неправильные желания и жить, как все живут. Был он по профессии дорожный инженер, служил в министерстве, и его часто гоняли по командировкам. Юрий Сергеевич ухитрялся существовать на положенные два шестьдесят в сутки, следовательно, командировки оказывались выгодными. Сейчас Толоконникову особенно нужны были деньги, потому что он получил в Москве квартиру на двенадцатом этаже нового дома, а новая квартира всегда требует расходов. Квартира была удобной и по площади, и по планировке и для Толоконникова имела только один недостаток — большие окна. Когда он смотрел в них вечерами и видел огни, близкие и далекие, то у него начинало беспокойно клокотать внутри. Он поспешно отходил от окна и подсаживался к телевизору или шел к сынишке, а жене говорил, что не может стоять у окна, потому что боится высоты и его тянет вниз.