Почти луна - [26]

Между ключицей и левым бицепсом Хеймиша располагалась татуировка, которой я прежде не замечала. Я считала татуировки редкостной глупостью — наподобие заказа «перевернутого» фрапуччино,[23] — которую люди, лишенные руководства, объявили индивидуальностью. Я глядела на нее, и в моем животе вздымалась волна тошноты и веселья. Татуировка была круглая, «восточного» вида, такие делают в пригородных магазинных галереях — эту, несомненно, выбили в «Салоне Теда» рядом с кузовным цехом. В блекло-синем пятне можно было разобрать хвост дракона и, проследив за ним, быстро обнаружить голову, кусающую данный хвост.

— Господи, Хелл, — выдохнул рядом Хеймиш. — Черт.

— Спасибо, Хеймиш, — сказала я.

— Всегда, блин, пожалуйста.

— Мне надо домой.

Хеймиш пошевелился, чтобы взглянуть на часы, и сел. Только тогда я подумала о Натали. Я представила ее с подрядчиком из Даунингтауна. Вспомнила, как она цитировала стихотворение Эмили Дикинсон, когда мы были девочками: «Коль к Смерти я не смогла прийти, та любезно явилась в карете…» Она стояла на своих ненавистных пуантах и делала оборот в конце каждой строчки, пока, с кружащейся головой, чуть пьяная от бренди, которое мы стащили у ее матери, не упала в мои объятия к себе на постель.

— Смерть? — осведомилась она, глядя на меня.

— Приятно познакомиться, сестра, — откликнулась я мелодичным баритоном.

В разрозненные мгновения после расставания с Хеймишем я не знала, поздравлять ли себя или доставать пакеты со льдом. Прошло двадцать лет с тех пор, как я в последний раз занималась любовью в машине с мужчиной, еще не достигшим возраста, в котором начинают кашлять, харкать или стенать, просыпаясь. Мы неопределенно согласились встретиться вновь, и его взгляд сфокусировался на мне с остротой, которую можно сравнить лишь с линзой, перепачканной вазелином. Он видел секс и опыт. Мое же собственное затуманенное восприятие усматривало в нем жалкие остатки привлекательности.

Стояла глубокая ночь. Облака укутали луну, и в моем районе, в отличие от района Натали, автоматическое освещение еще не стало спортивным состязанием датчиков движения и подсветки дорожек на солнечных батареях. То там, то сям висел фальшивый фонарь, да у Малевичей в конце квартала висела голая лампочка над передней дверью, достаточно яркая, чтобы допрашивать сына-нарка; но моя лужайка и соседние были черными как смоль.

Отец и мистер Форрест нашли для меня дом совсем рядом, где отец в свое время изучал обстановку, когда я была подростком. В день переезда он привез нас троих на своей машине и щелкал камерой, пока риэлтор протягивал мне ключ. Когда я вошла внутрь, то сумела не обратить внимания на то, что стены нуждаются в покраске, а полы в уборке, поскольку отец приехал днем раньше и привез две кроватки для девочек, матрас и комод для меня.

Босиком я вышла из машины и прошла на лужайку. Трава была прохладной, но сухой, до обильной росы оставались еще часы. В конце концов, еще рано. Где-то в кустах полуакровых участков за бочками, стоящими у задних крылечек, блюют студенты Уэстмора. Девочки-подростки отключаются там, где не следует, а вечер Сары, насколько я ее знаю, только начинается в Ист-Виллидж. Как же зовут ее нынешнего дружка? Потянувшись к ветке кизила, я вспомнила, что его имя вполне подходило для образца анкеты. Джо, или Боб, или Тим. Односложное, легкозаменяемое. Как Джейк.

Дойдя до середины лужайки, я распласталась на траве. Надо мной мерцали звезды. Как я очутилась в месте, где подобные поступки — признак безумия, а соседи, надевающие на бетонных уток чепчики на Пасху и вязаные полосатые шапочки на Рождество, считаются здравомыслящими людьми?

Туфли и сумочка выпали из рук. На небе горело всего несколько звезд. Земля подо мной была холодной.

«В Китае дети голодают», — часто говорила мне мать, когда я давилась пищей.

— Неважно, что я не голодна, — прошептала я.

И вспомнила ее лицо, когда привезла из Висконсина Джейка, чтобы познакомить с родителями. Он был первым и последним прямым вызовом ее власти. Она встретила его таким исключительным шоу, что было больно смотреть. Она заставила себя улыбаться, кивать и расшаркиваться, словно он — землевладелец, а она — плебейка. Почему я не разглядела правду? Она обладала стальной решимостью, которая превосходила все, что мы с Джейком могли построить. Наша империя — соломинка для помешивания коктейля — стала такой хрупкой в конце.

«Ты никого никогда не любила, кроме матери!» — заорал он на меня.

Подняв руки, словно защищаясь, я отрицала истину.

Я знала, где сейчас моя мать. Не на небесах, а в своем подвале, мертвая и холодная как лед. Ее коса в моей сумочке как доказательство. Я заставила себя смотреть на небо — не мигая. Если она там, я не могу ее различить. Возможно, она — темная звезда за кучей облаков, точно крохотная опухоль, которая убьет, рано или поздно. Но сколько я не вглядывалась, все равно не видела ее.

Когда я повернулась на бок, последние остатки Хеймиша покинули меня. Я чувствовала себя исчерпанной, странно цельной и готовой ко сну. Вчера я должна была взойти на помост и принять нужную позу. Уже четвертую неделю продолжалось мое позирование на уроках Таннера Хаку — рисунке с натуры. До вчерашнего дня я упражнялась с небольшими гирями перед зеркалом и еще усерднее занималась йогой, чтобы мышцы бугрились под кожей. Я знала, что именно этого хочет Хаку, а выполнение пожеланий преподавателя — основа работы модели. Не только принимать позу, но и знать, какого именно количества телесности от тебя ждут. Натали в этом семестре, как обычно, поедала сливочный сыр и рогалики, поскольку преподаватель, к которому она была приписана на постоянной основе, косил под Лусиана Фрейда.