Почти как мы. Вся правда о свиньях - [59]

Осторожно пытаюсь их толкать. Куда там. Стоит мне сдвинуть одну свинью, как на ее место шлепается другая. Стучу черенком по полу, надеясь напугать животных, но делаю только хуже. Они еще больше подбираются и ворчат – да еще начинают кусаться, в основном за ноги. Это не больно, но мне происходящее не нравится, приходится признать поражение. Может, Лейв что подскажет. Должен же он скоро прийти.

Хорошенькое начало. По мере уборки в других отсеках раздражение во мне только крепнет. Мне, как и раньше, надо сгребать навоз и влажные от мочи опилки в решетку дренажного стока и посыпать пол свежими, но работать стало заметно тяжелее – во всех отсеках. Везде уж слишком тесно, хотя по нормативам площадь достаточная.

Гадить свиньи тоже стали больше. Хотя отсеки чистят дважды в день, в некоторых местах навоз успевает так утрамбоваться копытами, что приходится его чуть ли не откалывать. Лейв мне как-то объяснял, что под конец так всегда бывает. Меня все-таки беспокоит качество моей работы – в первую очередь по отношению к животным, но не хочется и ударить в грязь лицом перед Лейвом, который сам трудится на совесть и мне халтурить не даст. К тому же я держу в уме и еще кое-что. К собственному удивлению, я представляю, как с неожиданной проверкой нагрянет инспектор из Государственной службы по контролю безопасности пищевой продукции, и это меня подстегивает. Хочется, чтобы инспектор отметил, как ладно у нас тут все устроено и как хороши благодаря этому наши свиньи. «Всем пример!» – так бы сказал инспектор в моих мечтах. Так что стою, скоблю, скребу и тру в поте лица.

Чувствую, что руки и пальцы уже начинают неметь. По-моему, убирать там, где навоз не успел слежаться, особенно трудно. Скребок не очень для такого пригоден. Никак не получается вести его плавно, лезвие скребет по полу, натыкается на что-то, идет рывками. Я так спешу, чтобы успеть вовремя, что не замечаю появления Лейва. За спиной раздается голос:

– Скребок переверни.

– Что?

– Ты его держишь неправильно. Переверни лезвие, чтобы поменять угол наклона.

Делаю, как велит Лейв, утираю пот со лба и принимаюсь за работу с новой силой.

Ну и видок, должно быть, у меня сейчас…

Запыхался и устал. По мере того как я перехожу от отсека к отсеку, перестаю видеть перед собой свиней. Для меня они превращаются в сплошную розовую массу, которая только мешает работать. А когда все же изредка обращаю на кого-то из них внимание, мне впервые приходит в голову, что в свином рыле и правда есть что-то явно отталкивающее и уродливое. Похоже, даже я готов сдаться, раз сам это заметил.

Что же есть такого в свином рыле, что оно нам видится безобразным? Можно сказать «красивое лицо», а можно – «уродливое лицо». Иногда говорят «безобразное рыло», но никогда не услышишь «прекрасное рыло». Это оксюморон, недопустимое сочетание, логическое противоречие, как назвали бы его философы.

Люди начали предаваться размышлениям о мире десятки тысяч лет назад, и однажды стало ясно, что красота – понятие относительное. Впрочем, отложим пока разговоры об относительности: что такого есть в свинье – объективно, – что ее уродство закрепилось в языке и культуре? В романе Уильяма Голдинга «Повелитель мух» свиная голова, насаженная на кол, стала олицетворением всего жестокого и демонического, что живет в каждом из нас. Даг Солстад тоже выбрал именно свиную голову для описания самого безобразного, что мог себе вообразить, – США. Сюжет романа «Арман В.» (Armand V.), названного по имени главного героя, разворачивается вокруг судьбы норвежского дипломата. Юный радикал Арман, критикующий Соединенные Штаты, поступает практикантом на службу в Министерство иностранных дел, где постепенно постигает и принимает правила большой политической игры, в которой США диктует Норвегии каждый малейший шаг на международной арене. Однажды, по случайности встретив американского посла у соседнего писсуара, Арман явственно вспоминает прошлое и, глядя на политика, видит не лицо, а свиное рыло.

Определить, что именно делает свиное рыло уродливым, трудно не только из-за противоречия между объективным и субъективным. Основная проблема заключается в том, что мало кто пытался докопаться до сути и понять, а что вообще значит «уродливый». Философы рассуждали о «красоте», биологи больше изучали «влечение». А вот понятиями «уродливый» и «безобразный» никто почти и не интересовался.

Впрочем, были и те, кто не прошел мимо. Одним из них стал Умберто Эко. И все же в его книге «История уродства»[297] о свиньях говорится мало. Эко рассматривает вопрос, как уродливое и безобразное выражается в искусстве и литературе, и пишет (эта мысль имеет принципиальное значение для всех, интересующихся данными понятиями), что, хотя антоним красивого – уродливый, отсутствие красоты – еще не наличие уродства. Отсутствие красоты – это, скорее, «безликое», «обыкновенное», а в худшем случае – «скучное». «Уродливое» требует наличия уродства. По мнению Эко, уродство может выражаться по-разному: в эстетическом, эмоциональном или моральном плане. Не менее важен и вывод, к которому приходит философ. Культурная история безобразного свидетельствует о том, что уродство осознается «как человеческая драма»