Почтальон, шире шаг! - [8]

— Тот, когда я был вот таким постреленком, как ты сейчас.

Саша недоверчиво посмотрел на деда.

— Так это ж… Это ж еще до революции было. Тогда в день Первого мая никаких демонстраций не проводилось, нам учительница рассказывала.

— Правильно, не проводилось, — ответил дедушка Андрей. — Но праздник свой рабочий народ знал и отмечал. На демонстрации не ходили, устраивали маевки. Собирались тайком где-нибудь в лесу, на пустырях за городом, в балках и оврагах, чтобы жандармы да полиция не приметили.

В тот раз, о котором я вам хочу рассказать, отец позвал на маевку и меня. Я уже работал вместе с ним на нашей фабрике, ходил в учениках. Наша она теперь, а в ту пору фабрика принадлежала богачу Барташевичу… Так вот, подозвал меня отец к себе в обеденный перерыв и говорит: «Иди, — говорит, — к Гришутке Сапежко, есть для вас задание. Только о том, что он тебе скажет, никому ни гу-гу! Ясно-понятно?»

— Ясно-понятно, — ответил я и пошел в соседний цех искать Гришутку.

Гришутка был маленький, куда меньше меня, хоть на целых два года старше. Но взрослые ему доверяли. Отец мне ни слова не сказал о задании, а он все знал. Он и мне объяснил.

Оказывается, Первого мая (а припало оно на воскресенье) рабочие решили провести маевку в Сухом логу. Теперь город разросся, и там построили новый микрорайон, а тогда непроходимый лес стоял. Вот на одной полянке и был назначен сбор. Мы с Гришуткой должны были стоять в дозоре. Покажется на дороге чужой человек — мы сигнал подаем: дуем в свистульки что есть мочи. А за нами с опушки взрослый следит. Услышит сигнал — всех предупредит, чтобы расходились.

А как узнать, кто свой, а кто чужой? Рабочие собирались не только с нашей фабрики, с нашей-то мы всех в лицо знали. Вот и договорились, что каждый, кто на маевку придет, будет держать в руках ветку с зелеными листочками. Вместо пароля. Наше с Гришуткой дело — следить в оба. Кто с веткой — дальше дорогу показывать, а если кто без ветки появится, тогда и подавать сигнал тревоги.

В тот раз все хорошо обошлось. Ни один шпик, ни один провокатор не пробрались в лес. А день этот запомнился на всю жизнь. Ведь я выполнил первое задание, которое мне доверили взрослые.

После этого мы с Гришуткой не раз стояли на страже, когда рабочие собирались на сходки. И прокламации на улицах расклеивали, и большевистские газеты разносили…

…В Женькины воспоминания ворвалась громкая музыка. На площадь с улицы выходила новая колонна демонстрантов с духовым оркестром во главе. Медные трубы жарко сверкали на солнце.

— Же-ень-ка-а! — послышалось с противоположной стороны улицы. — Иди сюда-а!

Женька поднял голову и увидел Сашу с дедушкой Андреем. Они раздавали ветки с зелеными листочками ученикам профессионально-технического училища, выходившим из-за поворота на Ленинский проспект.

Радостно улыбаясь, Женька побежал к ним.

Почтальон, шире шаг!

Вот уже второе лето, едва только оканчиваются занятия в школе, Петрик Краменец подменяет отца — становится колхозным почтальоном.

Носить почту нужно из деревни Погост. Туда ее привозят из райцентра. А в райцентр каждый день приходит почтовая машина из самого Минска. Так что газеты, которые утром печатают в столице, к вечеру уже читают в Белоружье.

Петрик гордится своей должностью почтальона и помогает отцу не только летом. В любую пору года часто доводится ему бегать в поселок Выселки, разносить телеграммы, газеты, письма, журналы. А еще отец доверяет ему проводить подписку среди школьников, составлять списки подписчиков в том же порядке, в каком стоят вдоль деревенской улицы хаты.

Отцу писать трудно — он инвалид. «В сорок четвертом под Оршей моя правая рука осталась», — иногда говорит он. К тому же летом отец целыми днями не вылазит из колхозной мастерской. Бывший танкист, хоть и однорукий, — первый помощник и советчик колхозных механизаторов. Кому ж его подменить, как не сыну…

И в деревне, и на Выселках все хорошо знают Петрика, и он может каждого назвать по фамилии, имени и отчеству. А как же! При его работе иначе нельзя. Не станешь ведь кричать: «Томашовы, вам письмо!» — хотя всех из этого дома за глаза только так и называют: Томашовы. «Идемте к Томашовым!», «Слышали, Янка Томашов вчера в криницу влетел». А Петрик знает, что на самом деле их фамилия — Миколаени. Отец, колхозный бригадир, — Миколаеня Игнат Васильевич, а дед, которому каждый месяц прибывают денежные переводы от младшего сына аж из Новосибирска, — Миколаеня Василь Томашевич.

Или взять, к примеру, «американцев». Всех, кто живет в просторном четырехкомнатном доме на краю деревни, и старых, и малых, называют «американцами». Потому что их дед когда-то давным-давно, еще до революции, ездил искать счастья в Америку. Вернулся он оттуда — это уже Петрику его дедушка рассказывал — совсем больным. Подорвал здоровье где-то на лесоразработках в Канаде, но счастья так и не нашел. А кличка «американцы» ко всей его семье прилипла, хотя фамилия у них самая обыкновенная, местная — Жавриды.

Из дому Петрик выходит после обеда. Через плечо у него переброшена вместительная почтальонская сумка на широком ремне, в руке — ухватистая ореховая палка. Петрик обжег ее на костре и всю изукрасил разными затейливыми узорами. Палка эта нужна ему не для забавы. В Погосте, чуть не в каждом дворе, — злющие собаки. Особенно лютый барбос у дядьки, который живет напротив почты. Настоящий волкодав. Попробуй пройди без палки — тут же штаны располосует.